Дым - Дэн Вилета (2016)

Ливия никак не может умолкнуть. Им попалась открытая повозка, и ей приходится кричать, перекрывая перестук колес и копыт по мостовой, наклоняться вперед и перегибаться через колени Чарли. Кучер на козлах то и дело погоняет свою клячу, едва не врезаясь в углы, и тянет шею, прислушиваясь, а может, просто хочет посмотреть на нее — благородную даму с грязными волосами и двумя бродягами в качестве спутников. Его котелок, которым питалось множество поколений моли, потемнел от дождя.

— Он словно разлил на полу петроль! — снова кричит Ливия. — Взрыв — заразительный: перескакивал с одного на другое. Как будто он никогда не кончится.

Она поднимает подбородок кверху, рубит рукой воздух, не давая Чарли задать вопрос, который тот уже не раз пытался вставить.

— Себастьян говорил о фильтрации. Об отделении греха от примесей и воды. Вот чем он занимался в канализации. Создавал гигантское сито для сбора лондонской сажи! Вычерпывали все сточные колодцы, выкапывали отложения со дна реки, собирали все преступления, что накопились за два с половиной столетия. И теперь они хотят это оживить!

На всем протяжении ее монолога Томас сидит тихо, слушая лишь краем уха — ушел в себя. Его ужас немного притупился, уступив место чему-то более глухому и медлительному. Томас разглядывает свою кисть — правую. Кисть распухла до размеров дубины, пальцы стали такими толстыми, что кажутся слипшимися, все, кроме мизинца — он изогнут и торчит над остальными. На костяшках кровь, его или Джулиуса. Скорее всего, и та и другая, смесь. Кровные братья. В детстве он читал книгу о том, как два мальчика разрезали себе ладони тупым перочинным ножом. Повозка наклоняется, Томаса бросает на Чарли. Мысли его тоже перекидываются на другой предмет. Он понимает, что ему нужно помочиться.

Убийца. Забавное слово. Указывает не на производимое действие, а на способ существования. На профессию. В некоторых ремеслах профессия передается от отца к сыну. Говорят, будто его отец в ярости убил другого человека. Одного из арендаторов. По слухам, там имели место клевета, выпивка, таверна. Оловянная кружка, подобранная с пола. Оловянная кружка. А вот это правильно. Его отец знал, как уберечь руку.

Живя дома, Томас называл лжецами всех, кто говорил об этом. Лжецы! — и испепелял их взглядом, с дымом на губах. И постепенно при нем перестали упоминать о его отце. Теперь он пытается догадаться, сидел ли его отец, потом на табурете в таверне, возясь с ноющим запястьем и злясь на неуместные позывы мочевого пузыря? Томас этого никогда не узнает. Из тюрьмы отец послал всего одно письмо — завещание, гласившее, что он оставляет сыну в наследство кожаные охотничьи штаны и пальто из овечьей шерсти. Томас пока еще не дорос ни до одного, ни до другого.

«Итак, — говорит он сам себе, — я вступил в наследство. Нужно было лишь немного повзрослеть. А потом я отдался ему, как кабан — гону».

Но легкость его нисхождения в порок — не самое худшее. Всю свою жизнь он знал о том, что имеет такую склонность. Мальчик с характером; ярость, как верный пес, всегда сопровождала его.

Хуже всего то, что это весело. Это весело — отдаваться на волю дыма. Отбросить все ограничения. Раздеться донага, приняв вид, в каком ты явился в мир, и стать существом чистого желания. Ибо Томас кое-что открыл для себя. В сердце дыма он нашел непосредственность детства, того возраста, когда ребенок еще не овладел словом. Как идеальна, как естественна жизнь там, где последствий не существует. Его распухшие кулаки, жар тела Ливии под его тяжестью…

В тот момент, когда он думает об этом, ерзая на сиденье от грандиозности своих мыслей, к нему поворачивается Ливия, высунувшись из-за Чарли. Томас отводит взгляд. Повозка опять наклоняется, мочевой пузырь распирает. Томас хочет поговорить с ней, объяснить, что он чувствует. Он думает, где бы помочиться так, чтобы она не заметила.

Короче говоря, он в смятении.

И вот они на месте — на мокрой улице без фонарей.