Требуются доказательства. Бренна земная плоть (сборник) - Николас Блейк (1936)

– Да вот тебе одна маленькая чудная подробность: говорят, успешнее всего он сражался в парусиновых тапочках – всегда держал на борту пару в запасе и надевал, поднявшись на тысячу метров. Не знаю уж, правда ли это или присочинили, но эти тапочки стали такой же легендой, как и подзорная труба Нельсона. Далее – ненависть к штабным; вещь довольно обычная, особенно в кругу боевых офицеров, но он в этом смысле особенно отличался. В самом конце войны, когда О’Брайан стал командиром эскадрильи, один умник из штаба авиакорпуса приказал ему в совершенно неподходящих погодных условиях поднять машины и обстрелять с бреющего полета пулеметные гнезда противника. В общем, знакомое дело – надо же показать, что все трудятся в поте лица и штабные тоже не зря хлеб свой едят. Короче говоря, сбили всех, кроме О’Брайана. Рассказывают, что после этого он все свое свободное время тратил на то, чтоб летать вдоль линии фронта, высматривая штабные автомобили. И заметив, начинал носиться по всей округе, едва не касаясь колесами крыш. Еще, рассказывают, любил сбрасывать самодельные бомбы с каким-то вонючим содержимым на грузовики. На всех страх наводил. А доказать, что это именно он хулиганил, никому не удавалось. Да если и удалось бы, я сомневаюсь, чтоб кто-то осмелился поднять на него руку – общий кумир! Любое начальство всегда было для него – что красная тряпка для быка, плевать он хотел на приказы. Но зашел слишком далеко. Уже война закончилась, его эскадрилью перебросили на восток, и O’Брайану было приказано сбросить бомбу на какую-то деревушку. Его возмутило, отчего это аборигены должны лишиться крова лишь потому, что кто-то из них отказался платить налоги, и велел своим пилотам сбросить бомбы посреди пустыни, после чего эскадрилья прошла на бреющем полете над деревушкой и сбросила на землю коробки с шоколадом. Этого начальство стерпеть не смогло – естественно, О’Брайан взял всю ответственность на себя, – и его вежливо попросили подать в отставку. Вскоре после этого он и совершил тот знаменитый перелет в Австралию.

Сэр Джон замолчал, несколько смущенный необычным для себя многословием.

– Смотрю, и ты попал под его чары, как следует из твоего молчания, – насмешливо покачал головой Найджел.

– Это, черт возьми, еще как следует… Ну да, пожалуй. И ставлю, молодой человек, десять против одного – через пару часов после прибытия в Дауэр-Хаус ты будешь есть у него с руки.

– Боюсь, ты прав. – Найджел поднялся и закружил по комнате неуклюжими страусиными шагами. Это ухоженное, повсюду подбитое кожей, украшенное спортивными трофеями, благоухающее запахами хороших сигар «святилище», самым недобрым событием в жизни которого становится разве что передовая в «Морнинг пост», – как бесконечно далеко оно от жизни, которая только что предстала перед Найджелом, от мира Фергюса О’Брайана, от головокружительных фигур в облаках, от удивительных подвигов и совершенно иных жизненных ценностей, от мира, в котором дороги смерти столь же исхожены и привычны, сколько ковер в кабинете Герберта Марлинуорта. И тем не менее между лордом Марлинуортом и Фергюсом О’Брайаном изначальные различия измерялись не более чем размером незначительно увеличенной шейной железки.

Найджел стряхнул с себя мечтательное томление и повернулся к дяде:

– Хотелось бы уточнить… За чаем ты обмолвился, что есть некие причины, почему прессу следовало заставить попридержать язык насчет нынешнего «убежища» О’Брайана.

– Верно. Видишь ли, помимо летного дела, он занялся в последнее время теорией воздухоплавания и конструкторской работой. Сейчас О’Брайан разрабатывает новую модель самолета, которая, по его словам, станет в авиации новым словом. И ему не хочется, чтобы публика до времени совала нос в это дело.

– Но ведь об этом могут пронюхать другие державы. Разве не следовало бы обеспечить ему полицейскую охрану?