Алхимик (сборник) - Паоло Бачигалупи (2008)

– Но тамариск остается тамариском. Какого черта этим растениям воду давать? Если я уничтожаю тамариск – пусть даже Калифорнии не нужна эта вода, мне ее можно отдать. Да многим бы она пригодилась.

Хейл смотрит на Лоло с жалостью.

– Не мы придумываем законы, мы лишь проводим их в жизнь. Мне поручено тебе сказать, что в следующем году твой затвор открыт не будет. Если ты по-прежнему будешь охотиться за тамариском, пользы тебе в том никакой. – Он оглядывает участок, пожимает плечами. – В любом случае через пару лет тут все будет забрано в трубу. И тамарисков просто не останется.

– Так что мне тогда делать?

– Калифорния и БюРек предлагают откупные заранее. – Из своего пуленепробиваемого жилета Хейл вытаскивает буклет и раскрывает его. – Типа смягчить удар. – Страницы шелестят на горячем ветру. Хейл прижимает их большим пальцем, достает из другого кармана ручку. Что-то отмечает в буклете, потом отрывает по перфорации чек. – Цена неплохая.

Лоло берет чек. Смотрит.

– Пятьсот долларов?

Хейл грустно пожимает плечами:

– Так они предлагают. Это всего лишь бумажные коды. Подтверждаешь онлайн, передаешь по телефону с камерой от БюРек, и тебе переведут деньги на любой банк. Или подержат у себя в доверительном управлении, пока ты не переберешься в какой-нибудь город и не снимешь их. В любом месте, где есть офис компании. Но подтвердить надо до пятнадцатого апреля. Тогда БюРек пошлет человека забить твой затвор до начала этого сезона.

– Пятьсот долларов?

– Этого хватит, чтобы перебраться на север. И это больше, чем предлагают на следующий год.

– Но это моя земля!

– Уже нет, с тех пор как мы забрали Биг-Дэдди-Драут. Сочувствую, Лоло.

– Засуха может разразиться в любое время. Отчего не дать нам еще пару лет? В любое время может.

Но Лоло, даже произнося эти слова, не верит. Лет десять назад еще мог бы поверить. Но не сейчас. Биг-Дэдди-Драут здесь, и здесь останется.

Он прижимает к груди чек и ключ-коды.

В ста ярдах в стороне река течет в Калифорнию.

Хлоп-отряд

Я вхожу в дверь, и на меня накатывает привычная вонь немытых тел, готовки и дерьма. Полицейские огни мигают сквозь жалюзи, подсвечивают струи дождя и место преступления красно-синими огненными вспышками. Кухня. Влажное месиво. Толстая женщина скорчилась в углу, сжимая на груди ночную рубашку. Полные бедра и колышущиеся груди под грязным шелком. Копы сторожат толстуху, командуют, заставляют ее сесть и чем-нибудь прикрыться. Еще одна женщина, молодая и симпатичная, черноволосая, беременная, в испачканной спагетти блузке, съежилась у противоположной стены. Из соседней комнаты доносятся вопли: дети.

Зажимаю пальцами нос и дышу ртом, сражаясь с тошнотой. Входит Пентл, он прячет в кобуру гранж. Видит меня и бросает мне маску. Вскрываю ее и дышу лавандой, пока зловоние не рассасывается. Вместе с Пентлом вбегают дети, их трое, они путаются у него в ногах – крикуны из соседней комнаты. Проносятся по кухне и, не прекращая вопить, скрываются в гостиной, где на стенных экранах, словно пыльца фей, мерцают данные – очевидно, единственная связь детишек с внешним миром.

– Больше никого, – говорит Пентл. У него вытянутое худое лицо с маленьким недовольным ртом. Щеки обвисли, будто под тяжестью невидимых гирь. Глаза прячутся под толстыми бровями-гусеницами. Он оглядывает кухню, уголки его рта ползут вниз. Такие сцены всегда наводят тоску. – Они все были внутри, когда мы взломали дверь.

Я рассеянно киваю, стряхивая со шляпы муссонную воду.

– Отлично. Спасибо.