Измышление одиночества - Пол Остер (1982)

Сегодня происходит всего-навсего вариация того, что было вчера. Вчерашний день отзывается эхом в сегодняшнем, а завтра будет предвещать то, что случится на будущий год. Прошлое профессионального бейсбола невредимо. Каждая игра зафиксирована, есть статистика каждого удара, промаха и проходки. Можно замерять, как игрок выступал относительно другого, сравнивать игроков и команды, о мертвых говорить так, словно они живы до сих пор. Играть в бейсбол в детстве – одновременно воображать, как играешь в него взрослым, и сила этой фантазии присутствует даже в самой проходной и случайной игре. Сколько часов детства, интересно О., проведены за попытками подражать отбивающей позиции Стэна Мьюзиэла[72] (ноги вместе, колени присогнуты, спина ссутулена тугим лекалом) или перехватам Уилли Мейза?[73] Обоюдно, у тех, кто вырос и стал профессионалом, есть осознание того, что они осуществляют свои детские мечты – по сути, им платят за то, что они остаются детьми. Да и не следует преуменьшать глубины этих детских грез. В собственном еврейском детстве О. прекрасно помнит, как перепутал последние слова Седер Песах: «В будущем году – в Иерусалиме», – с неизменно оптимистическим рефреном разочарованных болельщиков: «Поживем – увидим в будущем году» – словно одно комментировало собой другое: выиграть чемпионское звание все равно что вступить в землю обетованную. Бейсбол у него в уме как-то перепутался с религиозным опытом.

* * *

Именно тогда, едва О. начал погружаться в зыбучие пески бейсбола, погиб Тёрмен Мансон[74]. О. отметил, что Мансон был первым капитаном «Янки» после Лу Герига, что его собственная бабушка умерла от болезни Лу Герига и что смерть его деда воспоследует вскоре после гибели Мансона.

В газетах было полно статей об этом принимающем. О. игра Мансона на поле всегда восхищала: быстрые одиночные промельки битой вправо, коренастое туловище, пыхтящее вокруг баз, злость, казалось, поглощавшая его, когда он занимался своим делом за пластиной. Теперь О. растроганно узнал о том, как Мансон работал с детьми, как непросто ему приходилось со своим гиперактивным сыном. Все, казалось, повторяется. Реальность была китайской шкатулкой, нескончаемой чередой одних коробочек в других. Ибо тут, в невероятнейшем из мест, вновь возникла эта тема: проклятие отсутствующего отца. Казалось, Мансон единственный обладал силой успокоить малыша. Когда только он бывал дома, мальчик прекращал свои выходки, его неистовство утишалось. Мансон учился водить самолет как раз для того, чтобы чаще оказываться дома в разгар бейсбольных сезонов, чтобы побыть с сыном, и самолет-то его и прикончил.

* * *

Воспоминания О. о бейсболе неизбежно были связаны с его памятью о деде. Тот привел его на первую игру, именно он рассказывал об игроках прошлого, показал, что бейсбол – это не только смотреть, но и разговаривать о нем. Маленьким О. часто завозили в контору на 57-й улице, где он играл с пишущими машинками и арифмометрами, пока дед не освобождался, и тогда они с ним шли неторопливо гулять по Бродуэю. В ритуал обязательно входили несколько раундов на «Покерино» в каком-нибудь зале развлечений, обед по-быстрому, а затем – подземкой на какой-нибудь стадион. И нынче, когда дед постепенно исчезал в смерти, они продолжали разговаривать о бейсболе. Только здесь они по-прежнему могли быть равны. При всяком своем визите в больницу О. покупал номер «Нью-Йорк Пост», садился у кровати старика, читал ему про вчерашние игры. То был его последний контакт с внешним миром, и он был безболезнен, цепочка закодированных сообщений, которую старик понимал даже с закрытыми глазами. Все остальное было бы уже чересчур.