Протекционизм и коммунизм - Фредерик Бастиа (2011)

32 Франсуа Пьер Гийом Гизо (Franзois Pierre Guillaume Guizot, 1787–1874) – французский государственный деятель и историк, профессор истории в Сорбонне. Политическую карьеру начал с должности генерального секретаря министерства внутренних дел при правительстве Реставрации, в 1832 г. стал министром народного образования в правительстве Луи-Филиппа и, наконец, возглавил правительство в 1840–1848 гг. В юности Гизо был либералом, но его нарастающий консерватизм сделал его нежелательным для вождей революции 1848 г. и, начиная с этого времени, его политическое влияние быстро слабело. Как историк и организатор исторических исследований, он был в числе выдающихся личностей своего времени. – Прим. амер. перев.

33 Бартелеми Проспер Анфантен (Barthйlemy Prosper Enfantin, 1796–1864) – инженер, один из основателей сен-симонизма. – Прим. амер. перев.

34 В отрывке, который мы частично воспроизвели в предыдущем примечании ([т. IV] с. 454 [наст. изд., с. 420–421, прим. 8]), автор рассматривает два вопроса:

1. Является ли самоотречение тем политическим стимулом, который предпочтительнее личного интереса?

2. Лучше ли практиковали такое самоотречение древние народы, в частности римляне, чем это делают народы современные?

Вполне понятно, что он дает отрицательные ответы на оба вопроса. Вот одно из его соображений на этот счет:

«Когда я жертвую частью моего достояния, чтобы возвести стены и поставить крышу с целью уберечь себя от воров и от непогоды, нельзя сказать, что тут я руководствуюсь идеей самоотречения; напротив, я хочу обезопасить себя и создать себе удобства.

Таким же образом, когда римляне жертвовали своими армиями ради собственного спасения, когда они рисковали жизнью в битвах, когда подчинялись почти невыносимой дисциплине, они не самоотрекались; совсем наоборот, они усматривали в этом единственный способ сберечь самих себя и не быть уничтоженными теми народами, которые непрерывно восставали против их насилия.

Я знаю, что многие римляне выказывали величайшее самоотречение и были беззаветно преданы делу спасения Рима. Но это легко объяснить. Интерес, определявший их политическую организацию, не был их единственным мотивом. Люди, привыкшие побеждать вместе, питавшие отвращение ко всему чуждому их объединению, должны были испытывать национальную гордость и экзальтированный патриотизм. Все воинственные народы, начиная с диких орд и кончая народами цивилизованными, ведущими войны лишь от случая к случаю, впадают в патриотическую экзальтацию. Тем более это относится к римлянам, само существование которых было постоянной войной. Такая национальная гордость, экзальтированная, соединенная с отвагой как следствием воинственных привычек, соединенная с вытекающим отсюда презрением к смерти, с любовью к славе, с желанием увековечить себя в грядущих поколениях, такая гордость должна была порождать и порождала блистательные деяния.

Поэтому я вовсе не говорю, что в столь военизированном обществе не могло появиться никакой добродетели и подлинной доблести. Меня тут же опровергли бы факты. Даже банды разбойников являют нам примеры храбрости, энергии, преданности, бравирования смертью, определенного великодушия и т. п. Но я утверждаю, что, как и банды грабителей, народы-грабители не стоят выше, с точки зрения самоотречения, народов-тружеников и народов-изобретателей. И я добавлю еще, что колоссальные пороки и злонамеренность народов первого типа никак не могут быть стерты отдельными впечатляющими актами благородства, которые даже лишаются своего благородства, потому что совершаются в ущерб человечеству». (Неизданный отрывок, написанный автором незадолго до 1830 г.) – Прим. ред.