Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Вера уже не делала вид, будто обучает ее. Татьяне поручили самую грязную работу: чистить туалеты и ванны, стирать грязные бинты. Она раздавала обед в столовой и сама смогла поесть.

Бомбежки продолжались весь день с перерывами. Вечером у Татьяны хватило времени прибраться и приготовить ужин, прежде чем завыли сирены. Пришлось снова спускаться в бомбоубежище. Татьяна сидела, сидела, сидела… Прошло только два дня. Сколько еще терпеть? Она спросит у Александра при следующей встрече.

Убежище было узким и длинным, выкрашенным в серый цвет. На шестьдесят человек было всего две керосиновые лампы. Многие сидели на скамьях. Те, кому не хватило места, стояли, прислонившись к стенам.

– Папа, – спросила Татьяна, – долго еще, как ты думаешь?

– Несколько часов, не меньше, – устало произнес отец. От него несло водкой.

– Папа, – терпеливо сказала она, – я имею в виду… бои. Сколько еще?

– Почем мне знать? – отмахнулся он, пытаясь подняться. – Пока мы все не сдохнем!

– Мама, что это с папой?

– О Танечка, неужели ты так слепа? Паша. Паша, вот что с папой.

– Я не слепа, – пробормотала Татьяна, отодвигаясь. – Но он нужен семье.

Делать было решительно нечего. Татьяна нагнулась к уху сестры:

– Даш, Марина клянется, что Миша из Луги был в меня влюблен. Я сказала, что она тронулась. Как ты считаешь?

– Она тронулась.

– Спасибо.

– Обе вы тронулись, – огрызнулась Марина. – А ты, Даша, еще покаешься в своих словах.

– Ну вот, Таня, – со вздохом обронила Даша, даже не глядя на сестру. – Может, тебе нужен Миша, а не Дима?

Назавтра все повторилось. Только теперь Татьяна догадалась захватить в убежище «Записки из Мертвого дома» Достоевского.

На следующий день она сказала себе: «Не могу больше. Не могу сидеть и выстукивать одну ту же мелодию. Так всю жизнь просидишь!»

Поэтому, пока семья спускалась вниз, Татьяна немного отстала, а потом вернулась и черным ходом поднялась на крышу, где дежурили Антон, Маришка, Кирилл и еще какие-то незнакомые люди. Татьяна подумала, что, если повезет, родные даже не заметят ее отсутствия.

Здесь взрывы и вой падающих бомб казались куда громче и страшнее. Татьяна просидела на крыше два часа. К всеобщему разочарованию, на их дом не упала ни одна бомба.

Татьяна оказалась права: никто даже не заметил, что ее не было в убежище.

– Где ты сидела, Танечка? – спросила мать. – У другой стены, рядом с лампой?

– Да, мама.

* * *

От Александра и Дмитрия не было известий. Девушки сходили с ума от тревоги, почти не разговаривали друг с другом и с окружающими. Только бабушка Майя с ее непоколебимым спокойствием держалась храбро и продолжала рисовать.

– Бабушка, откуда в тебе столько присутствия духа? – спросила Татьяна как-то вечером, расчесывая длинные, едва начавшие седеть волосы бабушки.

– Я слишком стара, чтобы волноваться. Не такая юная, как ты, – улыбнулась бабушка. – И не так страстно хочу жить.

Она обернулась и погладила щеку внучки.

– Бабушка, не говори так, – упрекнула Татьяна, обнимая ее. – Что, если Федор вернется?

Старушка погладила Татьяну по голове:

– Я же не сказала, что совсем не хочу жить. Просто не так сильно, как ты.

Татьяну немного волновала Марина. Та с раннего утра уходила из дома в университет, а потом непременно навещала мать в больнице.

По ночам мама шила. По ночам папа пил. Потом плакал и засыпал. По ночам Даша и Татьяна слушали новости по никогда не выключавшемуся громкоговорителю. По ночам немцы бомбили город, и Татьяна тайком забиралась на крышу.

А днем она прислушивалась к звукам войны. Теперь в Ленинграде никогда не было тихо. Обстрелы звучали по-разному – были дальние и близкие – и прекращались только на время обеда да часа на два ночью.