Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Но если раньше он любил прижаться к ее горячему телу своим холодным, с недавнего времени стал едва дотрагиваться до нее, словно она пылала жаром, словно каждое прикосновение к ней обжигало. Его тянуло к огню. Он не мог не ласкать ее и все же ласкал так, будто знал: каждый ожог, который он навлекает на себя, искалечит его на всю жизнь… если только он не умрет раньше.

Что сталось с Шурой, гонявшимся за ней по лесу, сбивавшим с ног, лизавшим каждый сантиметр кожи, щекотавшим и мучившим ее?

Что сталось с Шурой, так любившим заниматься с ней любовью при свете дня, чтобы лишний раз взглянуть в ее лицо?

Куда девался он, ее смеющийся, веселый, шутливый, беззаботный, напористый муж?

Неужели навеки превратился в того Александра, который целыми днями курил, рубил дрова и наблюдал за ней?

Иногда, когда Татьяна крепко спала, прижавшись к нему, наслаждаясь миром и покоем, Александр будил ее среди ночи. Она не шевелилась. Ничем не давала знать, что проснулась. Только чувствовала, как он лежит без сна, смотрит на нее, задыхаясь, и сжимает все крепче, вытесняя воздух из легких. Слышала его прерывистые стоны, ощущала его губы на лбу и волосах и мечтала больше уж никогда не дышать.

Татьяна продолжала резать помидоры, не вытирая катившихся по щекам слез. Сзади раздался громкий голос:

– Куда-то собралась?

Истинный солдат! Подкрадывается как кот на бархатных лапах!

Татьяна наскоро вытерла слезы, откашлялась и сказала:

– Погоди, сейчас закончу.

Солнечный свет почти померк: может, он не заметит ее мокрого лица?

Повернув голову к нему и улыбаясь, Татьяна увидела, что он весь потный и с головы до ног покрыт опилками.

– Опять дрова? – пробормотала она с заколотившимся сердцем. – Я что, тут зиму буду зимовать? Ох, до чего же ты приятно пахнешь…

Она подступила ближе, теряя голову от его запаха. От его вида.

– Почему у тебя лицо красное?

– Лук резала. Для салата.

– Я вижу только одну тарелку. И ты не ответила на вопрос. Куда-нибудь идешь?

Он не улыбался.

– Конечно нет, – выдавила Татьяна, снова откашливаясь.

– Сейчас пойду умоюсь.

– Не стоит, – пробормотала она, босиком подходя к Александру, чувствуя себя беззащитной и сгорая от желания. – Я всегда кажусь себе такой крохотной рядом с тобой…

Тяжелое тело Александра придавило ее к земле. Левой рукой он поддерживал ее голову, правой – сжимал ягодицы. Он ухитрялся одновременно быть на ней и в ней, вокруг нее и над ней. Она не могла даже дернуться без его позволения. Отдаваясь ему беззаветно и беспредельно, она чувствовала, как он каждым толчком, каждым выпадом боролся со своей любовью к ней. Со своей потребностью в ней. К этому времени она уже успела понять: Александр слишком хорошо сознает собственную силу.

Татьяна судорожно прижала губы к его ключице.

– Шура… родной… как ты мне нужен… – пробормотала она, изо всех сил стараясь не заплакать. Ее голос сорвался.

– Я здесь. Ощути меня…

– Я ощущаю, солдатик. Ощущаю.

Слишком скоро испытала она приближение огненной волны и сцепила зубы, подавляя рвущиеся из груди крики. Но и Александр внезапно замер и отстранился. Вот оно…

Татьяна раскинула руки, несвязно моля о чем-то. Вот оно начинается и длится всю ночь, пока наконец он, нежный и грубый, осторожный и безоглядный, не изольет в нее свой голод, свое желание, пока не измотает ее и себя, пока они оба не смогут уползти от своих мучительных сожалений.

Настал вечер. Татьяна не мигая смотрела на Александра, лежавшего на животе, лицом к ней, с закрытыми глазами. Она притихла, прислушиваясь к его дыханию, пытаясь определить, заснул ли он. Похоже, нет. Время от времени он вздрагивал, словно глубоко задумался о чем-то. А этого Татьяна не хотела. По своей давней привычке она принялась выписывать кружочки на его спине. Александр что-то буркнул и отвернулся от нее.