Галаад - Мэрилин Робинсон (2004)

Я должен поделиться с тобой одним ценным советом. Я давал его многим, а мне – мой отец, а ему – его отец. Когда встречаешь другого человека (если тебе в принципе приходится общаться с людьми), это напоминает ситуацию, когда тебе задают вопрос. Так что ты должен подумать: «О чем Господь спрашивает меня в этот момент и в таких обстоятельствах?» Если нарвешься на оскорбление или противоречие, тебе прежде всего захочется возразить. Но если ты воспримешь произошедшее как послание Господа, которое должно принести тебе определенную пользу, если ты рассмотришь этот случай как возможность продемонстрировать преданность, шанс показать, что ты, пусть и в малой степени, способен проявлять милосердие, которое когда-то спасло и меня, тогда ты получишь возможность выбрать иную линию поведения, вместо того чтобы слепо поддаваться давлению обстоятельств. Ты будешь свободен поступать так, как считаешь нужным. В то же время ты освободишься от порыва, который привел бы к ненависти или негодованию в отношении этого человека. Он, вероятно, посмеялся бы над мыслью о том, что Господь послал его тебе для твоего (и его) блага, но в этом и заключается совершенство такого укрытия – тот факт, что обидчик и не подозревает об этом.

Я вспомнил об этом важном совете, после того как сам недавно не сумел последовать ему. Кальвин где-то утверждает, что все мы актеры, а Господь – наша публика. Эта метафора всегда казалась мне интересной, ибо она рисует нас художниками собственного поведения, а реакцию Господа – скорее эстетической, чем несущей в себе некую оценку, как обычно считается. Насколько хорошо мы понимаем нашу роль? Достаточно ли уверенно ее исполняем? Видимо, Бог Кальвина был французом, так же как мой был родом со Среднего Запада, хотя и воспитан в традициях Новой Англии. Что ж, все мы проливаем на эти важные вопросы столько света, сколько можем. И все же мне нравится образ Кальвина, ибо он предполагает, что Богу мы и правда можем нравиться. Мне кажется, мы слишком редко об этом задумываемся. Это помогло бы понять простые истины, поскольку мир предположительно существует для услады Господа, не в самом простом смысле, разумеется, а подобно тому, как человек радуется одному существованию ребенка, даже когда тот огорчает его до глубины души. «У него есть своя голова на плечах», – говорил Боутон, когда его сын что-то замышлял. Для него это звучало как похвала. А вот у Эдварда, например, в самом деле была своя голова на плечах, голова, достойная уважения.

Хотя я не уверен, что и это правда. Я о том, что достойно уважения, разумеется. Но факт в том, что его ум сложился на основе определенного набора книг, так же как и мой – на основе другого. Хотя это не может быть правдой. Учась в семинарии, я прочитал все книги, о которых он упоминал, и все книги, которые попадали мне в руки и не были написаны на немецком, если мне казалось, что он мог их прочитать. Если у меня хватало денег, я заказывал по почте книги, которые, как я думал, он, возможно, соберется прочесть. Когда я привез книги домой, их начал читать и отец, и тогда это меня удивило. Кто знает, откуда берется чей-то ум. Это загадка. И все же Боутон прав. Джек Боутон – интересный образец.

Нужно еще много молиться, это наверняка, но сперва я, пожалуй, вздремну.

* * *

Меня мучает сильное желание рассказать тебе о Джеке Боутоне, чтобы предупредить. Тебя и твою мать. Теперь ты уже, вероятно, знаешь, что я часто ошибался и едва ли могу положиться на чувства в этом деле. И теперь по прошествии многих лет произошло столько всего, чего я предвидеть не мог, и ты знаешь, должен ли ты простить меня за то, что я предупредил тебя или простить за то, что не предупредил. Или, быть может, все сложилось так, что это не имеет никакого значения. Я очень серьезно отношусь к этому вопросу.

Этот абзац и так похож на предупреждение. Вероятно, мне и твоей матери следует сказать не больше, чем я написал. Он человек не самых высоких моральных принципов. Берегитесь его.