Материнское воскресенье - Грэм Свифт (2016)

Именно этим она, впрочем, в любом случае могла бы заняться, сказав об этом мистеру Нивену, если бы некие счастливые обстоятельства не заставили ее поступить иначе. Или, например, она могла бы сесть на велосипед, прихватив с собой приготовленный Милли сэндвич, а также свои два фунта и шесть шиллингов, отыскать какую-нибудь тихую солнечную полянку и устроиться там, положив на землю велосипед и погрузившись в свою книгу. Книгу написал Джозеф Конрад. Она никогда раньше не слышала о таком писателе. И книгу только еще начала читать.

Вообще-то, подумала она, можно было сразу прихватить эту книжку с собой, чтобы прямо сейчас сесть где-нибудь и почитать. С другой стороны, ей казалось нелепым явиться к парадным дверям Апли с «немецким колпачком» внутри и с книгой для чтения под мышкой! Но все равно она могла бы – не зазвони тогда телефон так победоносно – сказать мистеру Нивену, что хотела бы просто посидеть с книжкой в саду.

«Если можно, мистер Нивен». И он, представляя себе эту милую сцену, ответил бы ей: «Ну конечно, можно, Джейн».

Что ж, значит, она завершит это Материнское воскресенье именно так, как могла бы его начать.

Вот для того чтобы встретиться со своей книгой – и с Джозефом Конрадом, – она и повернула налево, а затем еще раз налево и покатила в Бичвуд, хотя и понимала, что так или иначе вернется домой раньше, чем требовалось, но все-таки не торопясь, окольным путем, и может еще сколько угодно наслаждаться и великолепным солнечным светом, и острым чувством полноты жизни, и чудесным ощущением полета верхом на шуршащем, поскрипывающем колесами велосипеде. Да, она все еще может не спешить и навсегда запечатлеть в памяти этот удивительный день.

Но когда она добралась до Бичвуда – всего лишь в начале пятого, – то оказалось, что мистер и миссис Нивен, как ни странно, уже успели вернуться. И она, подъезжая к дому, сразу заметила мистера Нивена, который стоял на гравиевой площадке рядом со своим «Хамбером» почти в той же позе, в какой она видела его и сегодня утром. Однако, как она поняла, подъехав поближе, мистер Нивен пребывал в совершенно ином расположении духа и все повторял:

– Джейн? Неужели это вы, Джейн?

Что это он? Неужели он ее принял за кого-то другого?

– Джейн, это вы? Вы так рано вернулись? А у меня, знаете ли, весьма печальные новости.

Однажды, когда ее делом – ее профессией и даже причиной ее «известности» – давно уже стало писание всяких историй и умение искусно плести из слов фразы, ей зададут извечный и, в общем, страшно надоевший вопрос: «Итак, расскажите, когда… и как вы стали писательницей?» Ее уже столько раз об этом спрашивали, что она, ей-богу, просто устала придумывать разнообразные ответы. Однако же у людей – что удивительно, поскольку, как известно, она занималась именно тем, что выдумывала всякие истории, – не хватало ума догадаться, что она, даже давая на этот вопрос вполне стандартный ответ, вполне способна выдать очередную историю, просто желая порезвиться и слегка обмануть публику. Они ловят ее на слове? Что ж, и она в конце концов даст им достойный ответ. И пусть только кто-нибудь попытается его оспорить.

«Сразу же, как только появилась на свет, разумеется!» – провозглашала она, даже если этот вопрос ей задавали, когда ей было семьдесят, восемьдесят или девяносто лет, а момент ее появления на свет, всегда бывший фактом загадочным, даже таинственным, казался самым далеким и странным из всех событий ее жизни.

«Я ведь была сиротой, – в сотый раз сообщала она интервьюеру, – и никогда не знала ни матери, ни отца. Я даже своего настоящего имени не знала. Если оно у меня вообще когда-либо было. Это всегда казалось мне идеальной основой для того, чтобы стать писателем – причем автором именно художественной прозы. Не иметь никаких верительных грамот или рекомендаций. Зато иметь возможность все начать с чистого листа или, точнее, самой быть чистым листом. Быть никем. Разве можно стать кем-то, если сперва не был никем?»