Лимонов - Эммануэль Каррер

Гостиница, судя по его описанию, похожа на парижский отель «Лютеция» времен немецкой оккупации. В баре с тапером круглыми сутками толкутся черные валютчики, проститутки, бандиты, продажные журналисты и политики, состязавшиеся друг с другом за звание самого ярого националиста. Многие из них, готовые, как Воислав Шешель, «резать глотки хорватам и мусульманам даже не ножом, а ржавой ложкой», вскоре погибнут злой смертью или пойдут под суд за военные преступления. Царящая в гостинице атмосфера Эдуарду по душе. Он познакомился там с молодой девушкой, очень хорошенькой. Это не шлюха, это поклонница. И она, и ее мать читали все его книги, все статьи в сербской прессе. Растроганный похвалами юной фанатки, Эдуард дает автографы ей и ее матери и, воспользовавшись благосклонностью последней, спит с дочерью. Он не привык иметь дело с молоденькими девочками, но ему нравится. Кроме того, он всерьез верит, что его жизнь закончится здесь, и мысль о том, что он, возможно, занимается любовью в последний раз, опьяняет. Он неутомим. Так проходят три дня, и вот наконец бармен, налив ему водки, сообщает, что Аркан здесь и ждет его. Аркан! Его дорогой друг! Эдуард поднимается на лифте на последний этаж, куда могут войти только те, кто идет к командиру. Здоровенные охранники обыскивают его и ведут в комнату, где Аркан, одетый в хаки и зеленый берет, пирует со своими подручными.

– Ну, Лимонов, значит, ты так и не сделал революцию в России?

Эдуард, застигнутый врасплох, бормочет, что он все же попытался. Был среди героев, защищавших Белый дом от танков Ельцина. При штурме Останкино ранен в плечо. А сейчас хотел бы воевать в Краине. Это непросто, подтверждает Аркан. Коридор из Белграда в Краину почти постоянно блокирован то хорватами, то мусульманами, не говоря уж о войсках ООН. Но завтра туда отправится одна группа. Хочешь с ними?

– Конечно!

Пять часов утра. Микроавтобус с тонированными стеклами ждет на заснеженной мостовой перед гостиницей. Эдуард садится в пустой салон. Автобус, не торопясь, объезжает окрестности, собирая, как школьников, заспанных мужиков крестьянской наружности. К восходу солнца они выезжают из Белграда и, попивая кофе из термоса и сливовицу прямо из горлышка, целый день катят по дорогам, вдоль которых мелькают остовы покореженных автомобилей и сгоревшие дома. Проезжают Герцеговину, скалистое, бесплодное, продуваемое ветрами плоскогорье, где часто снимали американские вестерны и где могут жить только камни, змеи и усташи. В принципе, здесь всегда можно понять, по чьей территории едешь: сербской, хорватской или боснийской. Но там, где шли бои, это сложно. Линия фронта может разрезать пополам деревню, по разным сторонам одной дороги могут говорить на разных языках, пользоваться разными деньгами, исповедовать разные национальные идеи. Поскольку пассажиры старались не высовываться, трудно было сказать, чей пропускной пункт они проезжают – сербский или боснийский, однако микроавтобус, как ни странно, пересек их все без проблем. Я говорю «как ни странно» потому что спутники Эдуарда, одетые, как селяне, едущие на ярмарку, на самом деле были боевиками Аркана, возвращавшимися на фронт после отпуска в Белграде, а багажник битком набит оружием.