Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

Ее приносит восточный ветер, веселый и неумолимый. Он бодро дрожит и мерцает, перекатываясь через холмы и засыпая лес пылью. Пыль дружелюбная, приятно мягкая. Волшебная. На мили и мили вперед, от нас и до самого озера Аддэ, бойкие пылинки и озорные спирали парят среди деревьев и с шипением падают в ручьи, точно горячий пепел на снег. Мы стоим на длинном балконе, смеемся и киваем, желая друг другу доброго утра. Сегодня будет отличный день. Но с приближением пыли очередной порыв ветра приносит животный запах, от которого странно щекочет в носу и горле. Тысячи птиц летят прочь из леса. Самых разных видов. Они даже не удосужились собраться в стаи или семьи. Лебеди тяжело взмахивают крыльями, гуси хлопают, воробьи (или очень похожие на них птички) порхают – всеми движет страх, все летят в одном громадном, относительно слаженном порыве.

На лету они гадят, для пущей скорости освобождая кишки. Вторая часть войны начинается со шквала гуано.

Приближаясь к нам, Дрянь меняется. Она достигает границ наших земель, нашей безопасности, и разделяется, точно занавес. Вокруг клубятся тени, из которых летят вопли проклятых душ и крики демонов, ну или просто неприятные звуки, от которых волосы встают дыбом и хочется немедленно последовать примеру лебедей и освободиться от внутреннего гнета. Все вокруг заняты чем-то важным. Пираты-монахи Захир-бея решительно снуют по территории, успокаивая и ободряя, уводя катирцев вглубь замка. Ребята Гонзо – его главные помощники, Джим, Салли, Сэмюэль и Энни – поднимают остальных. Ли и Тобмори Трент ведут профессиональные разговоры о грядущей сортировке раненых и переливании крови, так что мне остается только наблюдать за натиском. Я наблюдаю.

Дрянь клубится и бугрится. На нашей территории она встречается с какой-то энергией и реагирует. В выемках творится странное: появляются и исчезают вооруженные солдаты, машины, пулеметы. Они мерцают и накладываются друг на друга, становясь тверже и прочнее. Некоторые смешны, другие отвратительны. Небольшая группа солдат, собратьев по оружию, устремляется через границу. Они бегут слишком близко друг к другу, а когда поворачиваются, видно, что все семеро срослись воедино. Сержант держит руку на спине капрала, подталкивая его вперед, и рука плавно сливается с формой и позвоночником. Боец, бегущий сзади, прирос к сержанту бедром. Они брыкаются, кричат и падают, сшибая остальных, – не настоящие люди, а картинка, на которую полагается смотреть с одной стороны. Они умирают, возможно от нехватки сердец, и валятся на землю, где постепенно растет ковер из трупов – знакомый декор современных битв. Свистят пули, хотя сражаться, в общем-то, не с кем. Это не нападение. Это атмосфера. Война как общая обстановка, как мебель. Нас осаждает идея войны.

Монах, стоящий рядом, удивленно смотрит, как у него на груди расцветает пулевое ранение. Он умирает спокойно, даже оскорбленно, без криков и страха. В отличие от другого солдата, который вместе с удушливым газом, пахнущим электролитом, выдыхает кусок легкого. Он бы закричал, но его лишили этой возможности, поэтому он просто в ужасе смотрит на меня, и я говорю ему: знаю, знаю, тебе больно и ты умираешь. Знаю. Я здесь. Он глазеет на меня, и неясно, то ли он благодарен, то ли не может поверить, что я не нашел нужных слов. Он умирает, пока я моргаю.

Чья-то рука хватает меня за плечо, грубо и навязчиво. Я скидываю ее, выкручиваю. Успеваю заметить кривые зубы и учуять вонь изо рта. Бью наотмашь, блокирую удар. Все, его больше нет. Человек-тень. Я съеживаюсь, но ничего не происходит.