Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

– Это превращение абстрактной идеи в нечто материальное, о драгоценнорожденный Принц, – отвечает Нкула оч. официально, поскольку мы не на простом совете, а на театрализованном представлении. Захир-бей превращает толпу беженцев в самостоятельную сущность – Уцелевших Шангри-Ла, а для этого нужно дать им некую опору. Гонзо в обмен на верность предложил своим людям овсяное печенье (и нормальность). Бей предлагает ответы.

Нкула читает лекцию и теоретизирует, а бей делает вид, что ни слова не понимает, отчего становится ближе и роднее всем остальным. А если у кого найдутся дополнения, так это прекрасно, ведь две головы (или две сотни голов) – лучше, чем одна. Нкула оглядывается по сторонам и отмечает живой интерес публики. Захир-бей всем своим видом дает понять, что этого объяснения ему недостаточно, и Нкула продолжает:

– Будь так добр, Принц, вообрази себе крепкого неотесанного доисторического дикаря.

Захир морщит лоб и целиком отдается этой задаче. Воцаряется тишина. Нкула нетерпеливо топает ногой. Я гляжу по сторонам: несмотря на усталость, все сосредоточились на образе нашего далекого предка.

– Готов ли мой Принц?

– Готов.

– Чудесно. Что в этом человеке самое примечательное?

– Нкула, скажи мне, почему от твоих объяснений я чувствую себя восьмилетним ребенком?

– Вероятно, Принц, такова природа всякого учения.

– Не думаю.

– В том-то и беда.

По толпе проходит смешок: бея, оказывается, обделили мозгами.

– Давай пока оставим большой коричневый конверт с прописными истинами запечатанным и вернемся к нашему приятелю кроманьонцу. Итак?

– Он вроде голый.

– Верно, Принц, верно. Именно эту досадную несправедливость он хочет исправить.

– Неужели? А мне показалось, он вполне доволен своей животной похотливой сущностью и с удовольствием валяется в грязи, как свинья. Видишь, неподалеку толпятся его женщины? Разве они не столь же наги?

Нкула позволяет себе выдохнуть. Он производит впечатление человека, который не опустился бы до высокомерных вздохов над скудоумием ближнего, но часто борется с желанием опуститься.

– Я сознательно не упомянул его женщин, Принц, опасаясь, что их нагота приведет тебя в ужас.

– Конечно, я в ужасе, но эти дамочки куда миловидней громадной дубинки, которая болтается у него между ног.

На сей раз все дружно хохочут, и особенно заливисто смеется возмущенная старейшина деревни, которую в вихре старомодных панталон и нижних юбок запихнули в лимузин бея. Она с томной улыбкой взирает на спасителя, довольная своим безнадежным восторгом. Нкула мастерски играет на смехе слушателей и продолжает:

– Прежде я не обращал на это внимания, Принц, но теперь я вижу предмет, о котором ты говоришь, и, должен признать, он не радует мой взор. Но вернемся к женщинам. Разве ты не заметил, как им холодно?

– Те, что постройнее, дрожат. А обладательницам пышных форм, замечу, не страшна вечерняя прохлада.

– В самом деле. Однако с наступлением ночи и сопутствующим ей падением окружающей температуры даже их охватывает легкая дрожь, ведь опыт, суровейший из учителей, подсказывает им, что в предрассветные часы…

– Знанием о часах они еще не располагают.

– Верно, Принц, и поскольку процесс постижения человеком этих элементарных истин – основная тема нашей беседы, я внесу ряд поправок в описание их мыслей: …в самую темную пору циркадианного цикла, о котором доисторические охотники и собиратели, жившие в гармонии с невыразимыми чудесами божьего мира, имели отличное представление, во сне их потревожат неудобства, связанные с холодом. Ты доволен?

– О да.

– Тогда узри, Принц, как эти невежественные самки набросились на одаренного редким преимуществом хозяина стада или своры…

– Не «прайда»?