Улитка - Эльга Мира

– Дуралей! Живи сто лет!

Обаятельному, слегка манерному лысому Морису едва давали тридцать, хотя на самом деле он давно разменял пятый десяток. Морис был ярким представителем Schrankschwuchtel, то есть «мужчиной из шкафа». Долгие годы он вел двойную жизнь, прикрываясь женой и ребенком. Его сыну в год нашего с ним знакомства исполнилось девятнадцать. Мягкий, игривый голос Мориса привлекал внимание окружающих ко всему, что бы он ни говорил, даже если это было что-то вроде: «Эту дырку я первый присмотрел. Какого хрена этот мудак к нему лезет?!»

Морис писал рассказы, правда, никто не брался их печатать из-за грубых непристойностей, которыми изобиловали тексты. Но наш творец-матерщинник не унывал, продолжая строчить страницу за страницей. Каждый раз, появляясь с новым опусом, он триумфально провозглашал: «Только для вас, мои хорошие. Другие не хотят слушать такую ерунду». Его рукописи, действительно, были страшной галиматьей, зато вокал – потрясающим. Они с Джудит часто пели дуэтом, эдакие Майкл Стайп и Бретт Андерсон. Жаль, что никому из продюсеров не пришло в голову проспонсировать подобный проект.

Парочка сморчков-анорексиков «Герхальд-Матиас» даже в совокупности не показала бы на весах больше шестидесяти килограммов. Своими сутулыми щуплыми тушками, светящимися изнутри болезненным светом, они напоминали мне раздавленных комариков на лобовом стекле грузовика. Наверное, чтобы создавать иллюзию значимости и хоть какой-нибудь массы, мальчишки постоянно держались за руки. Герхальд – жутко капризное создание с надутой губой – часами мог донимать своего друга ревностью, от чего тот затравленно отбивался. Их экспансивные любовные сцены настолько всем опостылели, что однажды Джудит, не выдержав, гаркнул на тщедушного Отелло:

– Еще одно слово, и вы оба попрощаетесь со всеми нами!

В компании также тусили две пары бисексуалов и одна молодая лесбиянка по имени Кетрин. Как все дайки, она являла собой смесь экстравагантной небрежности и бурлящей силы характера. Кетрин участвовала в массе благотворительных акций, боролась за свободу, воевала против «корректирующего насилия» над лесбиянками в странах Африки, защищала интересы левых движений. В общем, везде, где только можно было «наследить» в хорошем смысле этого слова, прошелся неутомимый солдат светлых сил. Я поражалась ее неиссякаемой энергии и общительности, житейской мудрости, которую безнадежно искала в себе. И если бы мне когда-нибудь снова пришлось стать на путь однополой любви, я бы почла за честь иметь своей подругой ее – стриженную под мальчишку грудастую красавицу, готовую в любой момент кинуться на амбразуры за правое дело.

Все это общество постоянно ссорилось, поносило друг друга на чем свет стоит и обнималось, отчего порой создавалось впечатление, что я нахожусь в дурдоме. Не исключаю, что мое присутствие вызывало у них похожие мысли.

– Слушай, заканчивай свой целибат, – сказал мне как-то раз Морис. – Замутила бы с кем-то, ты ведь красивая барышня.

– Могу с тобой – хочешь?

– Нет, я не готов, – засмеялся он.

– Вот видишь, другие думают точно так же.

– Тебе не надоело здесь торчать? Видно же – не прет тебя этот мир, Свята.

– Мир у нас один.

– Тогда для этой жизни тебе нужно стать более порочной, что ли.

– Это как? Расставлять ноги перед каждым встречным-поперечным?

– Причем тут ноги. Твой взгляд не излучает блеска самки, у которой скоро начнется течка. Мужчинам нравятся грязные девчонки.

– Нет уж, хватит с меня грязи – наелась досыта! – буркнула я, задетая словами приятеля. – Давай лучше поговорим об уме и целомудрии.

– Э, тут ты не по адресу, – расхохотался Морис. – Это тебе в библиотеку нужно. Но там одни очкарики! Любишь очкариков?

– Был один, но целовался плохо.

– То-то и оно – либо ты очкарик, либо плейбой.

– Да. – Я задумчиво посмотрела в сторону подиума, где за микшерным пультом колдовал близорукий Джудит.