Итак… Возможно, ей стоит сказать Леонтию, что она понесла ребенка от его герцога. Но остановит ли его это? Ведь Ренье полностью позволил ему распоряжаться ею. Внезапно ее охватил приступ ненависти к мужу: как он смеет так поступать с собственной женой, с женщиной, оберегать и заботиться о которой он поклялся перед алтарем?! Но тут она вдруг припомнила, как ей рассказывали, что и с первой супругой Ренье обходился не по божеским законам, и даже собственный сын восстал против отца, мстя за мать. Эмма лихорадочно соображала, что если мятеж Гизельберта основывался на том, что в старой Лотарингии многие феодалы не желали власти старого Ренье, то когда она доберется к кому-нибудь из них и откроет, как поступает с собственной супругой их герцог, может, она найдет защиту в лице какого-нибудь могущественного сеньора? Слабая надежда, но иного выхода у нее не было. Главное, вырваться из лап этого ужасного нотария. Как?

Эмма прислушалась к вою волков. Понимала, что, сбежав, может погибнуть. Но лучше смерть, чем жестокость и унижения. Нет, она еще поборется. Она дождется утра, когда волки уйдут в норы, и убежит в лес. Спрячется где-нибудь, а потом вернется или будет искать какое-нибудь жилище или монастырь, в котором попросит убежища. Только бы больше не дать истязать себя этому чудовищу с иноземным выговором.

Она позволила себе немного подремать. Вздрагивала от малейшего шороха. Под утро наступила такая тишина, что Эмма осторожно выглянула наружу. Еще не совсем рассвело, снег казался сероватым в утренней мгле, частокол забора темным. Эмма замерла, когда отворяемая ею дверь заскрипела. Нет, все тихо. Она стала осторожно спускаться, стараясь ставить обернутые мехом ноги на край ступеней, чтобы не скрипели. Когда заметила внизу хозяйку, едва не закричала. Та поднялась еще раньше Эммы, вышла вылить помои за забор. Но, заметив молодую женщину, хозяйка не стала шуметь. Эмма видела, как она подошла к будке и стала гладить глухо зарычавшего пса.

Эмма вдруг поняла, что женщина словно специально успокаивает собаку, чтобы та не подняла шум. Неужели она на ее стороне? Все еще не веря, Эмма сделала шаг к частоколу, и хозяйка по-прежнему не сводила с нее глаз, продолжая трепать за загривок собаку. Она не подняла шум, даже когда Эмма поднимала щеколду, когда вышла.

Ручей журчал среди снежных сугробов. Только возле воды Эмма перевела дыхание и возблагодарила Бога, что хоть одна душа на ее стороне. Впервые подумала, что от страха даже не сообразила взять лошадь, а идти пешком зимой да еще неизвестно куда…

«Я спрячусь где-нибудь, отсижусь, а потом вернусь. Если добрая хозяйка посочувствовала мне, она и дальше не откажет мне в помощи». Это было логично, ибо куда она могла уйти одна, израненная, без пищи, огня, без оружия. Подул холодной ветер. Эмма поплотнее запахнулась в плащ. Ее платье было влажным от крови. Каждый шаг отдавался болью. И тут ее снова охватила безнадежность. Следы. Снег безжалостно указывал, куда она шла.

«Я уйду! Запутаю следы и уйду». Теперь это было лишь упрямство обреченности, но она все же пошла прочь, стала подниматься вверх по склону, туда, где темнела скала. На камнях следов не будет видно.

Когда она добралась до каменной осыпи, петляя и возвращаясь по собственным следам, чтобы сбить погоню, уже совсем рассвело. Эмма припала к камню, набрала в пригоршню снег, пожевала. С ужасом ощущала слабость и боялась наихудшего – у нее начиналась лихорадка. Двигаться стало нестерпимо больно. Одежда словно растирала кровоточащие рубцы. Но она заставила себя ухватиться за ближайший выступ и подтянуться. Упала на него, задыхаясь. Нет, так не пойдет. Она движется не быстрее улитки, а ее мучитель вскоре начнет погоню. Она запретила себе отдыхать.