Рудик вышел от мамы. Вид у него был решительный, но лицо никаких чувств не выдавало. Он кивнул Нурие с Ильей, подошел к окну. Раздвинул шторы, за которыми сидели в машинах чиновники. Рудик повернулся к нам. Подал какой-то сигнал телохранителю. Уверена, он только притворялся счастливым. Телохранитель открыл чемодан Рудика, и тот достал последние подарки — новые драгоценности, косметику, шоколад. Потом похлопал ладонью о ладонь, словно согревая их, хотя в квартире было тепло. «Ладно», — сказал он. Сунул руку в карман и бросил на стол пачку рублей. Очень толстую. Никто не шевельнулся. Снаружи засигналили машины. Самолет на Ленинград улетал уже скоро. Снег так и продолжал валить. У двери Рудик натянул на голову берет, обнял Нурию, в последний раз пожал руку Илье. Я подошла, встала рядом с ним на пороге. «Она меня не узнала», — сказал Рудик. Я прошептала ему на ухо: «Конечно, узнала». И мы стали повторять: «Нет, не узнала». — «Да, узнала». Рудик посмотрел мне и лицо, криво улыбнулся. «Щеку все еще жжет», — сказал он, и на миг мне показалось, что Рудик вернет мне пощечину, но нет, не вернул. Обмотал шею шарфом, повернулся к нам спиной и пошел к машине. А мы остались наедине с нашими новыми сокровищами.

* * *

— Юля, милая, дай-ка я догадаюсь, пианино у тебя все еще нет?

Одолев пять лестничных маршей, он немного запыхался. Я ахнула, вот уж не думала, что меня, в моем-то возрасте, еще можно так удивить. Он улыбнулся собственной шутке, представил своего спутника, Эмилио, извинился за поздний визит. Сказал, что ему страшно неудобно — явился без подарков, — но он уже все раздал. Я обняла его, стоявшего на пороге, вглядываясь в темноту квартиры.

— Все та же Юля, — сказал Руди. — Столько книг, что обоев не видно.

— Как ты меня отыскал?

— У меня свои каналы.

Электричество во всем нашем доме опять отключили Я зажгла две свечи, стало посветлее. Эмилио, стоя у двери, стряхивал снег с плеч. Я предложила ему войти, удивив его тем, что он назвал моим идеальным испанским. Я объяснила, что этот язык составляет изрядную часть моей жизни, он подошел к полкам с книгами и принялся их разглядывать.

Затянув потуже поясок халата, я зашла за разделявшую комнату ширму. Коля спал. Я разбудила его, он было заворчал, но затем сел, выпрямившись.

— Кто? — переспросил он и выскочил, встрепанный, из постели.

— Тащи на стол всю еду, какая есть, — прошептала я.

В ванной я подрумянила щеки костяшками пальцев, — посмотрела на себя в зеркало и рассмеялась. Призраки моей жизни выступали из темноты, чтобы поприветствовать меня, женщину шестидесяти двух лет.

— Поспеши, — крикнул Руди. — У меня всего около часу.

Коля выставил на стол булку хлеба, остатки огуречного салата. И уже успел открыть бутылку водки, хотя стоявшие рядом с ней стопки были еще пусты. Крошечные язычки свечей нервно подрагивали в темноте.

— Ты оказал нам большую честь, — сказала я.

Руди махнул рукой.

— Меня тащили на ужин во французское посольство, — сказал он, — но они мне надоели.

— Так, значит, тебе разрешили вернуться?

— На двое суток, повидать маму. Просто мой рейс задержали. Через несколько часов вылетаю из Пулково.

— Через несколько часов?

— Я даже в Кировском побывать не сумел. Они спланировали мой визит так, что театр оказался закрытым.

— А твоя мама? — спросила я. — Как она?

Руди улыбнулся, но не ответил. Зубы у него все еще были поразительно белыми, словно спорившими с остальным его лицом. Мы помолчали немного, он оглядывал комнату. Казалось, Руди ждал, что из мрака покажутся еще какие-то люди. А потом вдруг сжал мои ладони и сказал:

— Ты, Юля, не утратила ни крупинки былой красоты.

— Прошу прощения?

— Ни на день ни постарела.

— А ты, — ответила я, — как был вруном, так и остался.

— Нет-нет-нет, — упорствовал он. — Ты по-прежнему красавица.

— Я старуха, Руди. В платочке хожу.