Стрелы ярости - Энтони Ричес (2010)

Марк замешкался, расстегивая фибулу на плаще, и Руфий обратил внимание на тяжелую драгоценность на плече друга.

– Все еще носишь эту брошь? Не говори потом, что я тебя не предупреждал, если эта штуковина вдруг пропадет. Юлий, пропусти его к стойке.

Юлий обернулся к молодому центуриону, который расстегивал украшенную камнями пряжку, и внимательно вгляделся в декоративную копию кавалерийского щита, где был выгравирован бог войны Марс в полном вооружении, с мечом, занесенным для удара.

– Это та самая, ради которой вы мотались в такую даль? Красивая штука…

Руфий взял у младшего товарища плащ и бросил его на заваленный стол.

– Это все, что у него осталось на память об отце. На задней стороне щита выгравирована надпись, что придает фибуле еще большую ценность в его глазах. Это все, что удалось сохранить из свертка, который мы с Дубном закопали после серьезной передряги у Тисовой рощи.

Широкоплечий молодой центурион, стоящий позади них, негромко рассмеялся, сразу забыв о прежнем смущении.

– Мы с Дубном? Да ты, похоже, забыл, что стоял на месте, размахивая мечом, а мне пришлось кидаться на них, как гарнизонной шлюхе в платежный день.

Руфий хмыкнул, шутливо ткнув приятеля в живот.

– Ну вот, стоило тебе один раз метнуть топор на расстояние плевка, а потом прикончить парочку беззащитных лошадок, и ты уже вообразил себя Горацием Одноглазым[2]. Но все равно, эта фибула – единственное, что мы забрали перед тем, как закопать сверток. Ну, кроме последнего послания его отца, конечно.

Марк вздрогнул, вспомнив, как холодным утром открыл плотно запаянный воском футляр и прочел предсмертные слова отца.

«Полагаю, к тому времени, как ты достигнешь Британии, Коммод и его приспешники уже постучатся в наш дом с официальным обвинением в измене. Меня будут пытать, чтобы узнать о твоем местонахождении, а потом убьют без лишнего шума и церемоний… Мне не дано предвидеть подробности смерти наших родственников, но их непременно схватят и незамедлительно убьют. Честь нашего дома будет опозорена, а наш род практически исчезнет. Скорее всего, ты один останешься в живых…»

Юноша тряхнул головой, прогоняя нахлынувшие воспоминания, и поднял чашу.

– Хватит об этом, давайте лучше выпьем. У меня есть тост, друзья. За наших товарищей тунгрийцев, живых и мертвых.

– За живых и мертвых.

Они подняли чаши и выпили.

– Теперь твоя очередь.

Подняв чашу, Юлий с улыбкой оглядел компанию.

– Я пью за то мгновение в Битве утраченного орла, когда Дядюшка Секст оттрахал отрубленную голову вождя варваров перед двадцатью тысячами синеносых. Я тогда подумал, что скоро умру.

Они снова выпили. Руфий подтолкнул Дубна локтем.

– Твоя очередь, центурион.

После короткой паузы молодой офицер поднял свою чашу.

– За Счастливчика, где бы он сейчас ни был.

– Ну, не такой уж он счастливчик, как оказалось. За столько лет ни одной царапины, а кончилось все тем, что топор синеносого раскроил ему череп. Он проиграл, а ты выиграл.

Все четверо молча кивнули, предавшись воспоминаниям. Марк протянул чашу Руфию.

– Ну, а ты что скажешь, Дед?

– За что я выпью? Я поднимаю чашу за тех, кого мы любили и кого сегодня с нами нет.

Остальные одобрительно кивнули, подняв чаши в молчаливом приветствии. Руфий выпил до дна и, причмокивая губами, постучал чашей по длинной деревянной стойке.

– Подавальщик, еще вина! Мы сядем вон там, у печки. Июнь нынче выдался холодный.

– Это началось еще в феврале, когда один из моих опционов привел к главным воротам крепости какого-то юношу в крестьянской одежде.

Стараясь избегать преувеличений, Фронтиний кратко изложил историю о том, как Марк получил место в когорте. Когда он дошел до конца, Скавр какое-то время сидел молча.

– Да, примипил, ты поставил меня перед непростой дилеммой. За все время учебы мне не приходилось решать таких трудных задач.