Айза - Альберто Васкес-Фигероа (1984)

Кандидо Амадо располагал дюжиной вооруженных пеонов, да что в них толку, если одно лишь имя Гойо Галеона способно повергнуть их в трепет? Как только эти двенадцать бедных пастухов узнают, что им предстоит сразиться с братом их прежнего управляющего, разбегутся и поминай как звали, бросив хозяина на произвол судьбы вместе с умственно отсталой мамашей и кучей образов святых, лицом к лицу с самым опасным головорезом, который скакал по этим равнинам со времен Бовеса[68].

Придется бежать. Навсегда уехать туда, где Галеоны не смогут его найти. Однако перспектива отправиться в одиночку по этой затопленной равнине без конца и края под назойливым дождем и молниями, которые давали всего несколько часов передышки, пугала его точно так же, как возможность остаться и ждать, что случится чудо и Рамиро Галеон откажется от мести.

Ничего никому не говоря, он собрал все деньги, какие были спрятаны в доме или зарыты в укромном уголке сыроварни, и каждое утро закрывался в комнате и пересчитывал сто семьдесят четыре тысячи боливаров — все его небольшое состояние, с которым ему, возможно, удастся начать жизнь заново вдали от льянос.

А что, если его ограбят? Что, если во время долгого путешествия по дикой саванне, где вода уже размыла все тропинки, он столкнется с грабителями, которые в такую погоду пользуются случаем, чтобы угнать скот, и те лишат его денег, а то и жизни?

Кандидо Амадо родился в льяно и провел здесь всю свою жизнь, но боялся его точно так же, как боялся бы сельвы, гор, моря или городов, если бы там жил. Животный страх передался ему от матери во время вынашивания, поскольку первым чувством Эсмеральды Баэс, узнавшей о том, что она ждет ребенка, был испуг: вдруг он родится таким же неполноценным, как она сама?

Все девять месяцев, час за часом, бедная женщина находилась во власти непреодолимого ужаса. И вот спустя тридцать с лишним лет ее сын продолжал испытывать страх, опасаясь оказаться ненормальным, как она. Ему было страшно пуститься в бега и страшно остаться, и, скованный страхом, он часами сидел, уставившись в одну точку на горизонте, где исчез из поля зрения огромный конь Рамиро Галеона.

— Ты ослепнешь, если будешь столько пялиться на саванну.

— А чем еще заниматься, если не пялиться?

— Не знаю, только мне кажется, что у меня не сын, а филин, — сказала ему мать с оттенком горькой иронии. — С тобой и совы заскучали бы, ведь они хотя бы время от времени моргают.

— Оставь меня в покое!

— Оставить-то я тебя могу, а вот в покое не получится, потому что ты не обретешь покоя, пока хоть один Галеон будет способен сесть на лошадь. — Эсмеральда Баэс села рядом с сыном и, не глядя на него, спросила: — Когда ты собираешься уезжать?

— Уезжать? — Сын изобразил удивление. — Кто сказал, что я собираюсь уезжать?

— Никто, только ты словно сорока зимой: раскопал все, что у нас было, вплоть до последней лочи[69]. Тут даже мне ясно, что ты хочешь уехать. Куда ты собрался?

— Я не говорил, что уеду. Я собираю деньги, потому что предпочитаю, чтобы они находились в одном месте.

— Чтобы Рамиро Галеону было легче их украсть или чтобы предложить их в обмен на прощение? — Мать решительно замотала головой. — Это не выход, — добавила она. — Единственный выход — это Бог. Если бы ты молился!.. — Она протянула руки и обхватила его ладонь, с силой сжав ее. — Почему бы нам не предложить новену святому Ианнуарию, чтобы он отвел от нас Галеонов? Он такой замечательный и так хорошо все исполняет, когда его о чем-то просишь!

Сын перестал смотреть на горизонт и повернулся к Эсмеральде, ошеломленный, потому что, хотя и знал ее столько лет, она часто поражала его глубиной своего простодушия.