Айза - Альберто Васкес-Фигероа (1984)

— Вот подумала об этом и спрашиваю себя: почему это я перестала молиться святому Ианнуарию? — добавила она. — Он был очень добрым и исполнительным. — Она прищелкнула своим игуаньим языком. — Может, если бы я по-прежнему ему молилась, до сих пор жила бы в большом доме.

Сын взял бутылку наугад и до краев наполнил стакан темной жидкостью, которая с равным успехом могла оказаться ромом, коньяком или кофейным ликером.

— Если бы тебе пришлось по разу прочесть «Отче наш» каждому из известных тебе святых, у тебя бы не осталось времени, чтобы высморкаться, — процедил он сквозь зубы. — Тебе что, заняться больше нечем?

Старуха вновь обвела взглядом унылую равнину:

— Чем, например?

Этого Кандидо Амадо уже вытерпеть не мог и со стаканом в руке спустился по четырем ступенькам, отделявшим его от саванны, и зашагал куда глаза глядят, потому что, какое бы направление он ни выбрал, оно неизбежно вело его все туда же — к горизонту, за которым скрывался следующий и точно такой же горизонт.

Через десять минут он остановился, выпил до конца жидкость в своем стакане — вероятно, коньяк — и обернулся, чтобы издали взглянуть на уменьшившийся в размерах дом, почти пересохший водоем, уже покинутый цаплями и чигуире, и навесы полуразвалившихся хозяйственных построек.

При мысли о том, чтобы остаться здесь навсегда, Кандидо становилось тошно, и он был готов своими руками задушить кузину, рука бы не дрогнула.

— Она продаст мне «Кунагуаро»! — пообещал он сам себе. — Она продаст мне «Кунагуаро», или я сверну ей шею, как цыпленку.

Кандидо долго размышлял о том, как ему поступить, и вернулся, когда уже темнело. Быстрые тропические сумерки уступили дорогу первым теням, когда он вошел в крохотную хижину Имельды Каморра, которая ждала его, развалившись за массивным столом. Перед ней стояли два стакана и бутылка рома, наполненная меньше чем до половины.

— Привет!

— Привет!

— Я уже думала, что ты не придешь.

— Мне надо было подумать.

— Вот это да!

— Давай не будем начинать.

— А я и не начинаю. Я заканчиваю. Вот видишь, к чему ведут долгие размышления.

— Ты уже в курсе?

— В льяно плохие новости разносит ветер, хорошие — вода. — Имельда выпила и наполнила его стакан, в то время как Кандидо усаживался по другую сторону стола. — Значит, твоя кузина привезла людей? И похоже, людей молодых, — усмехнулась она. — Опять собираешься ждать, когда они умрут?

— У меня имеются кое-какие соображения.

— Да уж! — ехидно сказала она. — Знаю. У тебя всегда имеются соображения. И обещания! Только я устала от твоих обещаний. — Она расстегнула платье и обнажила огромные груди с темными сосками, которые сводили мужчин с ума так же или больше, чем ее широкий рот с толстыми губами, черные, насмешливые глаза и соблазнительный, ненасытный зад. — Видишь это? — язвительно сказала она. — Это все, чем одарил меня Господь, чтобы я проложила себе дорогу в жизни. Еще несколько лет — и они опадут. А какую пользу я из них извлекла? Что ты их слюнявишь в обмен на обещание на мне жениться и однажды переехать со мной жить в «Кунагуаро». Однако дурочка не хочет, чтобы ты женился, а «Кунагуаро» с каждым разом становится все дальше.

— Не говори так о моей матери!

— Почему же? Разве она не дурочка? Если бы твой отец не поставил ее на колени в исповедальне, пообещав, что с неба спустится святой Иакинф, если она снимет трусы, ее уже давно куда-нибудь бы заточили. Ты же сам так говоришь!

— Я могу так говорить.

— А я нет? Почему? Я заслужила это право ценой новен и розариев[43]. Но с меня хватит. Если до дождей мы не поженимся и не переедем в «Кунагуаро», клянусь, я свалю отсюда в Сан-Фернандо.

— И чем же это ты собралась заниматься в Сан-Фернандо?