Айза - Альберто Васкес-Фигероа (1984)

— Что еще мне оставалось делать, если он выбрал эту дорогу? — сокрушенно говорил он прерывающимся голосом. — Я ему тысячу раз говорил: «Нет такого человека, который бы бросил вызов Хуану Висенте Гомесу и остался в живых. Перестань подвергать всех опасности». — Он громко шмыгнул носом, и Айзу отвлекло открытие, что у мертвеца могут течь сопли. — Однако он меня не послушал, — продолжал всхлипывать старик. — Тысячу и один раз бросал вызов этому грязному тирану, и все это время ни разу не подумал ни обо мне, ни о своих братьях. Он так и не захотел меня понять, а теперь я хочу, чтобы ты заставила его это сделать.

— Я? Почему я?

Это был извечный вопрос без ответа, и надежда Айзы заключалась в том, что однажды, когда она созреет и почувствует себя способной сесть и без страха перечитать все, что записала на этой толстой желтоватой бумаге, ей удастся выяснить, по какой такой причине ее выбрали на роль советчицы мертвых и подруги зверей.

Когда-нибудь!

Однако до этого дня было еще очень далеко, а пока все, что она могла, это с бесконечной тщательностью записать каждую фразу Абигайля Баэса, Рыжего Ромуло, его не знающего покоя отца или несчастной Наймы Анайи.

«Что же они делали, когда я еще не приехала? К кому они обращались со своими жалобами и плачем? Кому они раньше надоедали своими секретами, которые унесли с собой в могилу?»

Разочарование Наймы, злость Рыжего или грязная правда, скрывающаяся за убийством дона Абигайля, которую он сам ей рассказал одним холодным утром, когда даже солнце отказалось появиться от стыда, — все это было слишком тяжким грузом для ее хрупких плеч, и без того уставших от ее собственных бед, которые ей никогда не хотелось поверить тетрадке в синей обложке, но которые удерживались в памяти, осаждая ее в те ночи, когда ей не являлись мертвые, или преследуя во время долгих прогулок по равнине и рассветов под парагуатаном.

Она наблюдала за матерью, старавшейся навести порядок в доме, который ей не принадлежал и никогда не будет принадлежать; смотрела, как возвращаются братья, измученные после длинного дня тяжелейшей работы; была с ними рядом, когда они подолгу молчали, погрузившись в воспоминания об острове, который они покинули; улавливала ноты горечи в их голосах, когда они говорили о прошлом, чувствовала себя виноватой, и ей неудержимо хотелось плакать.

Почему мертвые жаловались ей на свои горести, если она тащила на себе трагедию всей своей семьи?

— Кандидо Амадо попросил меня выйти за него замуж.

Асдрубаль, который в этот момент пил, не удержал воду во рту, нечаянно обрызгав мать, сидевшую за столом напротив него; ей пришлось вытереть лицо краем передника.

— Что ты сказала? — переспросил Себастьян после короткой заминки, вызванной этим комическим происшествием.

— Что Кандидо Амадо попросил меня выйти за него замуж.

— Когда ты его видела?

— Он приходил позавчера, когда я была на реке.

— Я его подстрелю, — изрек Акилес Анайя.

— Он не сделал ничего плохого.

— Еще сделает.

Было очевидно, что старик льянеро убежден в том, что говорит, и, когда все повернулись к нему, он произнес:

— Я знаю Кандидо Амадо. Он ненасытный, как пиранья, скользкий, как мапанаре, и терпеливый, как кайман. — Судя по всему, старику потребовалась сигарета, и он начал ее сворачивать, продолжая говорить: — Вдобавок он глуп, и это делает его даже еще опаснее, потому что ты всегда можешь предвидеть, как будет реагировать подлец, но не дурак. — Он сморщил нос: эта странная гримаса выдавала его озабоченность. — Если он влюбился, то может заварить кашу.

— Что значит «заварить кашу»?