Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон (2016)

VII

Плюрабель хотелось, чтобы ее любили ради нее самой, другими словами, любили за то, кто она есть, а не за то, что у нее есть. Однако отделить Плюрабель от ее собственности не менее сложно, чем всех остальных, а может, и еще сложнее, поскольку именно то, чем она обладала, давало ей достаточно свободного времени и уверенности в себе, чтобы быть той, кем она была. Раздираемая противоречиями и сомнениями, Плюрабель постоянно предъявляла Барни высокие требования. Однажды сделав из себя обернутый в тайну приз, очень сложно не пожелать, чтобы тебя продолжали разгадывать и добиваться. На телешоу конкурсанты с завязанными глазами, точно котята, отхлебывали из блюдца изысканные кушанья и надеялись выбрать то, которое приготовила сама Плюрабель, дабы выиграть ее общество на вечер и кто знает, что еще. В реальном мире Золотого треугольника Барни приходилось угадывать, в каком платье она себе больше нравится, какие сережки лучше подходят к ее наряду, в каком отеле какой страны она мечтает провести день рождения, предпочитает ли, чтобы омара подали целиком или с расколотым панцирем, а-ля «термидор» или а-ля «Ньюберг», хочется ли ей секса простого или с извращениями, со светом или без, с открытыми окнами или с закрытыми.

– Ты совсем меня не знаешь, – вздыхала Плюрабель, когда Барни в очередной раз ошибался с ответом. – Не понимаю, почему мы вообще вместе.

Порой она даже плакала, так огорчала ее несовместимость их капризов.

Первым порывом Барни было залезть под «Фольксваген»-«жук», однако он понимал: вечно ставить на одну и ту же карту нельзя, иначе Плюрабель заподозрит, что это единственный козырь у него в рукаве.

Тогда Барни решил посоветоваться с д’Антоном. В конце концов, именно д’Антон заварил кашу, которую ему ежедневно приходилось расхлебывать. Барни не сказал прямым текстом: «Это ты впутал меня в историю», зато потребовал: «Помоги мне выпутаться!» Выпутаться не из отношений с Плюрабель, которые во всех прочих смыслах оправдали его самые смелые надежды, а из сети постоянных проверок на проницательность и постоянных обвинений в ее отсутствии.

Д’Антон не мог даже помыслить о том, чтобы встать между Барни и Плюрабель, однако ему нравилось, когда друг, все еще, так сказать, хранящий тепло любовного ложа и аромат духов своей дамы, приходил к нему за советом. Д’Антон считал себя не посредником – подобная роль умаляла его неослабевающее влияние, – а скорее кем-то вроде камергера, наперсника, которому ведомы самые сокровенные тайны, или жреца брачных мистерий, хотя Плюрабель с Барнаби еще не были женаты.

– Тебе необходимо повзрослеть – в эстетическом и критическом смысле, – объявил д’Антон.

– И что же это значит? – поинтересовался Барни.

– Научись доверять собственным суждениям. Перестань делать то, чего она от тебя хочет.

– Я понятия не имею, чего она от меня хочет!

– Не пытайся угадать. Следуй собственному чутью. Подари ей что-нибудь неожиданное, демонстрирующее зрелую утонченность твоего вкуса.

– Боюсь, это мне не по карману.

– Я не имею в виду нечто дорогое или броское. Я имею в виду предмет, ценный сам по себе, а также ценный как подарок, который выбрал именно ты. Выбрал не потому, что он может понравиться Плюри, а потому, что нравится тебе. Как бы она ни отнеслась к самому подарку, ей в любом случае будет приятно: ты ведь купил его, руководствуясь собственным вкусом.

Барни прижал ладонь к щеке, словно падший херувим перед лицом Создателя.

– Я так понимаю, тачка даже не рассматривается?

– Не рассматривается. Ты ведь не хочешь свести на нет то, чего добился благодаря автомобилям.

– А что тогда? Драгоценности?

– Откровенно дорого.

– Я не имел в виду сапфиры.

– Значит, откровенно дешево.

– Духи? Трусики?

Редкое слово вызывало у д’Антона большее отвращение, чем «трусики».

– Слишком банально, – ответил он.