Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон (2016)

Д’Антон согнулся над столом, словно от боли. Он представил, как заклятый враг, сгорбившись, точно над мешком с деньгами, с демоническим удовольствием теребит в пальцах злополучное послание.

Д’Антон содрогнулся. Теперь не только Грейтану Хаусому следует опасаться жидовского коварства.

XIX

Время, подумал Струлович, решает все.

Если бы он получил письмо д’Антона до того, как увидел его в ресторане «Тревизо» в одной шайке с Грейтаном Хаусомом, то, возможно, отнесся бы к содержащейся в нем просьбе если не доброжелательно – пожалуй, слово «доброжелательно» будет здесь некоторым преувеличением, – то, по крайней мере, с иронической благосклонностью. Занятно, что подобный человек обращается к Струловичу в роли просителя. И как занятно было бы оказать подобному человеку услугу: уступить ему эскиз Соломона Джозефа Соломона ровно за ту же цену, за которую купил его сам, таким образом лишив удовольствия назвать продавца ростовщиком и пройдохой. Струловичу нравился этот эскиз, отмеченный художественным вкусом и вниманием к анатомическим подробностям, но нравился не до такой степени, как роскошное произведение, созданное на его основе. Владей Струлович самой картиной, он не отдал бы ее никому и ни за какие деньги. Однако с первой попыткой, как она ни очаровательна, расстаться можно, тем более когда награда столь сладостна. Д’Антон, старина, неужели вы не знали, что вам стоит только попросить? Как же я рад, что вы все-таки сделались поклонником еврейского искусства!

Да что там! Можно было бы просто подарить ему эскиз.

Однако теперь Струлович знал, что д’Антон – приятель, а возможно, и сообщник Грейтана Хаусома. Непонятно, что у них общего, ясно одно: они собратья по гнусности. Не причастен ли д’Антон к бегству Хаусома с Беатрис? Струлович видел приятелей вместе вечером того самого дня, когда его дочь исчезла, и они явно что-то замышляли. Столь странное совпадение наводило на мысль, что любовники провели ночь у д’Антона. Кто знает, возможно, они все еще у д’Антона – наслаждаются его помпезным гостеприимством. Наверняка помпезным, но в то же время аскетичным – пьют саке из маленьких чашечек дорогого японского фарфора или потягивают коктейль «Беллини», радуясь досаде обманутого отца.

Струлович перечитал письмо. Правильно ли он уловил его тон? То, что сперва показалось приниженной просьбой, теперь больше напоминало злобный розыгрыш. Надо бы написать изысканно ироничный ответ, но что, если вся ирония на стороне д’Антона, а объект ее – он, Струлович?

Этот неназванный юноша – «молодой и впечатлительный друг», который хочет преподнести картину женщине в знак своей преданности… Не может быть никаких сомнений, кто он такой. Разумеется, Хаусом.

В таком случае женщина, которой он предан – подумать только, предан! – это Беатрис.

А название самой картины! «Первый урок любви». Не заметить непристойный намек невозможно. Молодая особа – ученица Хаусома в сфере эротических искусств – будет дорожить картиной так сильно, как только он, Струлович, может того пожелать. Что имел в виду д’Антон? Либо слова его выражали неприкрытый сарказм, либо намекали на некую непристойность, таящуюся в отцовской заботе Струловича.

Я остался в дураках, понял Струлович.

Он мерил шагами гостиную и размахивал письмом, словно веером.

– Что ж, мы еще поглядим! – произнес он вслух.

В это время Шейлок беседовал в саду с Лией.

– Последние несколько дней я думал о том, как наша рафинированная нравственность делает нас не способными на спонтанные поступки.

– Что ты имеешь в виду, любовь моя?