Богам божье, людям людское - Красницкий Евгений Сергеевич (2010)

Из задумчивости Мишку вывел Зверь, пихнувший его мордой в спину, мол: «Долго тут еще торчать будем, хозяин? С утра же не жравши!». Действительно, они остались на стрельбище одни — опричники убрались первыми, за ними, стремя в стремя, последовала «сладкая парочка» Корней и Аристарх. Судя по жестам, староста как раз живописал воеводе, как между ним и Нинеей бегал бронзовый лис.

— Прости, Зверюга, задумался, сейчас поедем — тебя покормить надо, а опричникам разъяснить: что лорд Корней говорил, что, при этом, имел в виду, что на самом деле думал и какие выводы из всего вышеперечисленного надлежит сделать. А то запугал старый хрен детишек: «Зарезать! Не жалеть!». Он же, на самом деле, добрый… ну, почти. Оп-па! Поехали!

Заниматься разъяснительной работой Мишке не пришлось — судя по жизнерадостному ржанию опричников, столпившихся у конюшни, кто-то уже взялся поднимать их угнетенный выступлением господина воеводы «морально-политический» дух, и… разумеется, это был «начальник тыла» Илья. Пережидая очередной взрыв смеха, он смачно откусил кусок морковки, целый пучок которой держал в руке, пожевал, жмурясь, как кот, а потом продолжил:

— Это еще что! А вот был случай… пришла как-то к Добродее молодая баба и жалуется, что муж де к ней охладел. Так, мол, и так: лягухой обзывает, глаз, говорит, у тебя рыбий, и ни любви, ни ласки, от него ни по будням, ни по праздникам. Прям беда! Добродея ее спрашивает:

«Бьет?»

Та отвечает:

«Бывает… иногда, да и то… как-то без интересу, вроде, как работу исполняет, даже обидно!».

«Да», говорит Добродея, «Беда у тебя тяжкая, но помочь ей можно! Научу я тебя наговору чудесному, всю холодность мужнюю, как рукой снимет: и лупить тебя будет от всего сердца, и… все прочее творить станет от всей души, пламенно! Слушай и запоминай, слова там такие: «Я женщина слабая, беззащитная, меня всякий обидеть может!» Запомнила? Повтори».

Ну, та повторила, а Добродея сердится: «Да не так, дура! Это со страстью говорить надо, даже не говорить, а кричать! Чтобы со слезой, со злостью… Ну представь себе: ты мужняя жена, а всякий обидеть может! Разве ж это жизнь?».

Мучились они мучились, наконец, сказала бабенка все, как надо.

«А теперь, бедолага, запоминай самое главное: на каждое слово этого наговора должен приходиться один удар скалкой! Вот так: «Я! Женщина! Слабая!»…

Илья запищал женским голосом и принялся наносить «удары» зажатым в кулаке пучком морковки.

«Господи, знал бы Антон Павлович, из каких глубин веков пришли к нему эти слова!»[27]

— Ну, бабешка от такого обалдела слегка и спрашивает Добродею:

«Почему скалкой?»

«Ну, не скалкой, так вальком или рубелем. Да что ж у тебя дома снасти нужной не найдется? На крайний случай, можно и поленом, только гляди, чтобы не очень занозистое попалось. И лучше бы не при детях, они у тебя хоть и малые совсем, но смотреть на такое им не надо».

«Да нет, матушка Добродея, ПО ЧЕМУ бить-то?»

«Так по мужу! По чему ж еще-то?».

Проходит, значит, дней десять или двенадцать, и приходит та бабешка к Добродее в другой раз.

«Спасибо, матушка Добродея! По гроб жизни благодарна тебе буду, вот, прими подношение от всей души!».

А сама, прям, цветет: щеки румяные, глаза блестят, тело так и играет, на шее следы от поцелуев страстных… правда, под глазом синяк, слегка прихрамывает и вроде как тревожится о чем-то.

«Ну что, помог тебе наговор чудесный?».

«Еще как помог, матушка Добродея! Такие страсти, такие страсти… а любимся как! Спальную лавку напрочь расшатали, другую ставить пришлось, на сеновале все сено разворошили, в кладовке полку со стены оборвали, на огороде пугало повалили…».

«Это что ж, ты везде снасть горячительную разложила, даже на огороде?».

«Да нет, матушка Добродея, я уж и так, без снасти приспособилась, голыми руками!».

«Ага! Это ты молодец, умница. А глаз-то муж подбил?».