Шон сел рядом с отцом. Подобрал лежащую рядом фетровую шляпу и накрыл ею изуродованное лицо. На шляпе все еще оставалась желто-зеленая шелковая кокарда, странно веселенькая среди множества трупов. Назойливо и зловеще жужжали мухи, многие садились на лицо и на губы Шона, и он отбивался от них как мог.

– Ты знаешь этого человека? – спросил подошедший Мбежане.

– Это мой отец, – ответил Шон, не поднимая головы.

– Значит, и ты тоже. – В голосе Мбежане звучало сочувствие и понимание. Он повернулся и оставил отца с сыном наедине.

«У меня ничего не осталось», – сказал однажды Мбежане. Теперь и у Шона ничего не осталось. В груди было пусто: ни злости, ни печали, ни боли… даже реальность воспринималась с трудом. Глядя на этот изуродованный труп, Шон никак не мог заставить себя поверить, что это был живой человек. Одно только мясо, а человек куда-то ушел.

Чуть позже вернулся Мбежане. Он отрезал от фургона, чудом уцелевшего в огне, большой кусок брезента, и они вдвоем завернули в него Уайта. Выкопали могилу – каменистая, глинистая почва поддавалась тяжело. Тело Уайта опустили в могилу с раскинутыми в стороны под холстом руками – rigor mortis[20], – Шон не смог заставить себя ломать ему кости, чтобы уложить руки как следует. Осторожно засыпав яму землей, положили сверху кучку обломков скалы. Постояли у изголовья могилы.

– Ну, папа… – Голос Шона прозвучал неестественно. Он никак не мог поверить в то, что разговаривает с отцом. – Ну, папа… – снова начал он, неловко выговаривая слова. – Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал…

Он замолчал, прокашлялся.

– Думаю, ты не сомневаешься, что я присмотрю за мамой и за фермой… все свои силы… и за Гарриком тоже.

Он снова умолк и посмотрел на Мбежане:

– Говорить больше нечего. – Голос его звучал удивленно, почти с болью.

– Да, – согласился его спутник. – Все уже сказано.

Шон постоял еще несколько минут, отчаянно пытаясь преодолеть чувство чудовищности и громадности смерти, абсолютной бесповоротности ее. Потом повернулся и двинулся в путь, в сторону Тугелы. Мбежане шагал почти рядом, приотстав только на шаг.

«Когда дойдем до реки, будет уже темно», – подумал Шон. Он очень устал и хромал, наступая на натертую, покрытую волдырями пятку.

29

– Не намного дальше, – сказал Деннис Петерсен.

– Ну да, – проворчал Шон.

Его раздражало, когда кто-то начинает утверждать и без того очевидное; выходишь из Махобос-Клуф, и Бабуинов ручей у тебя слева, рядом с дорогой, и оттуда до Ледибурга пять миль. Как и сказал Деннис: дальше, но не намного.

Деннис закашлялся от пыли.

– Первая кружка пива у меня в горле закипит, – сказал он.

– Думаю, надо ехать вперед. – Шон вытер лицо, размазав по нему пыль. – Осталось совсем немного, Мбежане и остальные и без нас справятся.

– Я и сам как раз хотел это предложить. – Деннис облегченно вздохнул.

Почти тысяча голов скота заполонила дорогу впереди, подняв такую пылищу, что нечем стало дышать. Они уже двое суток находились в пути от Роркс-Дрифт, где их отряд распустили и отправили по домам.

– Нынче ночью подержим их в загоне для продажи, а с утра погоним дальше. Сейчас скажу Мбежане, что делать.

Шон ударил каблуками лошадь по бокам и развернул ее туда, где в конце стада бежал высокий зулус. После нескольких минут разговора Шон помахал Деннису рукой. Они объехали стадо каждый со своей стороны и встретились уже впереди.

– Слегка отощали, – оглядываясь, проворчал Деннис.

– А чего же ты хочешь, – отозвался Шон. – Два дня гнали без остановки.

Тысяча голов скота – доля на пятерых от всего стада Кечвайо: на Денниса с отцом, на Уайта, Шона и Гаррика. Погибшие тоже получили свою долю.

– Как думаешь, мы далеко впереди остальных? – спросил Деннис.

– Не знаю, – ответил Шон.