Уильям был очень растроган.

– Нет, – сказал он, – мы слишком долго плавали вместе, слишком далеко зашли оба. Я решил не расставаться с тобой, пока жив, я поеду туда, куда поедешь ты, буду жить там, где будешь жить ты. А что до моей сестры, то я не могу послать ей столько денег, ибо из денег, которые у нас имеются, бóльшая часть – твоя.

– Нет, Уильям, – сказал я, – у меня нет ни пенса, который не принадлежал бы вам, и не будет ничего, что не принадлежало бы вам в равной степени, а потому вы должны послать ей эти деньги. Если же не пошлете, это сделаю я.

– Да послушайте, – сказал Уильям, – бедняжка ведь обалдеет. Она так изумится, что с ума сойдет.

– Хорошо, – сказал я, – но это можно сделать с осторожностью. Отправьте ей перевод на сто фунтов и сообщите, что через одну или две почты пришлете еще и что дадите достаточно для того, чтобы могла она жить, не держа лавки. А потом отправьте еще.

Сообразно с этим Уильям послал сестре очень нежное письмо и перевод на одного лондонского купца на сто шестьдесят фунтов и попросил ее не беспокоиться и надеяться в скором времени получить еще. Примерно десять дней спустя он послал ей второй перевод на пятьсот сорок фунтов, а через одну или две почты – еще на триста фунтов. И написал, что пришлет достаточно для того, чтобы она могла бросить лавочку, и советовал снять дом, как я говорил выше.

Он подождал, пока не получил ответа на все три письма. В ответе говорилось, что она деньги получила, и, чего я не ожидал, написала, что никому из знакомых не сказала ни слова о полученных деньгах и вообще о том, что Уильям жив. И не скажет, пока не узнает дальнейшего.

Когда он показал мне это письмо, я сказал:

– Знаете, Уильям, вашей сестре можно доверить даже жизнь. Отправьте ей остаток от пяти тысяч фунтов, и я поеду вместе с вами в Англию, в дом этой женщины, когда захотите.

Словом, мы послали ей пять тысяч фунтов, и она, получив все сполна, через короткое время написала брату, что известила дядю о том, что очень больна и больше не может заниматься каким бы то ни было трудом, поэтому сняла дом приблизительно в четырех милях от Лондона, где будет якобы жить на средства от сдаваемых внаем комнат. Короче говоря, она поступила так, точно понимала, что брат собирается приехать инкогнито, и заверила, что он сможет жить так уединенно, как ему захочется.

Благодаря этому перед нами отворилась дверь, которая, как мы думали, всегда будет заперта для нас. Словом, мы решили действовать, но осторожно, скрывая как свои имена, так и все другие обстоятельства. Сообразно с этим Уильям дал знать сестре, как приятна ему ее осторожность, а также что она правильно угадала его желание жить в уединении, и просил ее жить как можно скромнее до тех пор, пока они не встретятся.

Он собирался отправить это письмо, когда я сказал:

– Послушайте-ка, Уильям, напишите, что с вами едет друг, который ищет такого же уединения, и я пошлю ей еще пять тысяч фунтов.

Короче говоря, мы обогатили семью этой бедной женщины, и все же, когда дело дошло до отъезда, мужество покинуло меня и я не осмелился уехать. А что до Уильяма, то он без меня отправиться не хотел. После того мы провели еще два года в Венеции, обдумывая, что нам делать.

Вы, быть может, решите, что я слишком расточительно обращался с неправедно нажитым добром, осыпая щедротами и посылая княжеские дары постороннему человеку, который даже не знал меня. Но нужно считаться с тем, в каком я находился положении.

Денег у меня было в изобилии, а друзей ни одного. Ни от кого не встречал я ни услуги, ни помощи. Я не знал, куда поместить или кому доверить свои богатства, пока я жив, и кому оставить их, когда умру.