Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли (2015)

– Мне все время снится странный сон, – вдруг произнесла Мод, сделав добрый глоток виски.

Я тоже прихлебнула немного. Действовало очень согревающе.

– Началось это после Самайна[164]. Точнее, это даже какой-то сон наяву, грезы. Меня навязчиво преследует одна мелодия в ритме рила. Я даже бессознательно напеваю ее, а сегодня утром во время мессы мне наконец удалось восстановить в сознании связанные с этим обрывки воспоминаний из моего прошлого.

Я сделала еще глоток виски. Мне это тоже может понадобиться. А Мод уже сорвалась и понеслась дальше.

– Я вспоминаю, что уже слышала эту мелодию раньше, когда карабкалась на гору Слиив Галлион, – продолжала она.

– Это в Донегале, – объяснил мне отец Кевин.

Мод кивнула.

– Звук этот, казалось, исходил из глубины горы, и у меня он ассоциировался с работой древнего кузнеца. Он напоминал мне фрагмент из оперы Вагнера, где Зигфрид выковывает свой волшебный меч.

Меня на этом она потеряла – я уже ничего не понимала. Но отец Кевин весь подался вперед, ловя каждое ее слово. Поэтому я тоже начала вслушиваться внимательнее.

– Похожую мелодию я также слышала на музыкальном фестивале Гаэльской Лиги, где ее играли для «рила на восьмерых», – сказала Мод.

Ну, хоть тут понятно. Рилы – это я знаю.

– Музыка эта такая навязчивая, что я тогда едва смогла удержаться, чтобы не пуститься в пляс, – прошептала Мод.

– Что, прямо в часовне? – спросила я, но Мод меня уже не слышала.

Она практически была в трансе.

– А во время вашей проповеди, отец Кевин, я наконец поняла, что я вижу. Это толпы душ тех, кто был убит на этой войне. Они выстраиваются и стягиваются вместе волнами этой ритмичной музыки. Она втягивает их в танец с очень странными фигурами. Тысячи убитых ирландских солдат неистово пляшут под этот дикий рил, а ритм его такой сильный и настойчивый, что не танцевать они не могут. Он ведет их обратно, к духовным истокам Ирландии. И тех, кто ушел на эту войну неосознанно, и тех, кто умирал с определенной жертвенной целью. Все они вместе приведены этими прекрасными танцами в состояние глубокого умиротворения, покоя распятого на кресте, который выше каких-то течений национальной принадлежности, выше ненависти. И теперь я знаю, что они принесут Ирландии великую силу – я глубоко убеждена в этом.

– Боже правый, я очень на это надеюсь, – сказала я.

Иногда я жалела, что у меня нет этой безудержной веры Мод, какой бы необычной она ни была.

Отец Кевин и Мод пустились в рассуждения о том, что закаленные бойцы из Ирландского республиканского братства присоединились к более центристски настроенным Ирландским волонтерам и что из этого следует. Мод утверждала, что в течение года произойдет восстание. Отец Кевин был не так в этом уверен.

– Разве может быть более благоприятный момент, чтобы действовать, чем когда британская армия терпит поражения от немцев? Их правительство испытает облегчение, отпустив Ирландию, – заявила Мод.

– Ох, Мод, – возразила я. – Вы же сами слышали, что сказал генерал Генри Уилсон. Британцы будут воевать, чтобы удержать Ирландию. И что тогда? Новые жертвы?

– Лучше воевать сейчас и разом покончить с этим, – настаивала она.

– Но хватит ли у Ирландии хотя бы людей, чтобы сражаться? – сомневалась я.

– У нас есть наши умершие фении, Нора, – сказала Мод. – И еще тысячи погибших ирландских солдат, которые должны собраться вместе, чтобы освободить свою страну.

Я не знала, что на это ответить. И в мыслях возвращалась к своему разговору с Маргарет насчет того, вступать Америке в войну или не вступать. Оставаться нейтральной или же посылать свои подводные лодки?

Определиться в этом вопросе мне помогла Кэролин Уилсон, которая через неделю привезла с собой целую группу американских женщин, следующих через Париж в военный госпиталь.