Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли (2015)

– Сбились с курса из-за ветра, – пояснил Йейтс. – Пролив ведет себя вероломно в любое время года, а для маленькой лодки в сентябре он может быть просто кошмаром.

– Им повезло найти гавань здесь, в устье Сены, – добавила Мод.

– А вот здесь арфист О’Кахан играл свою горестную песнь.

Мод начала напевать себе под нос.

– Я знаю эту песню, – сказала я. – Только я думала, что она из новых. Слова ее знаю от Мэй Куинливан.

Я тут же запела:

– «О Данни, дружище, ты слышишь волынку? Ты слышишь, как звуки ее летят из долины в долину и дальше по горным склонам?»

– А, вот оно что, – кивнула Мод. – Какие-то англичане просто положили лирические стихи на древнюю мелодию.

Звучало это пренебрежительно.

– А разве те герцогиня с графиней, с которыми я познакомилась у вас дома, не были потомками Диких Гусей? Кажется, фамилия одной из них была как раз О’Кахан, – вспомнила я.

– Многие аристократы так и остались в Ирландии, – объяснил мне Йейтс. – Но всех их называют Дикими Гусями.

* * *

Когда мы завершили наш тур, был уже почти час. Йейтс хотел устроить «правильный ланч», как он сам выразился. Но Мод была решительно настроена ехать в Байё. Отдавая дань их духовному браку, Уилли в итоге согласился на багет с ветчиной и сыром камамбер, которые и жевал по пути. Мод все-таки знала толк в развлечениях, и я поняла, за что ее любят дети. При всей своей красоте и большом росте в душе она была ребенком, восторгавшимся этим пикником на колесах.

В Байё мы добрались уже в начале седьмого, и собор был закрыт. Но Мод сказала, что настоятельница местного монастыря, мать Матильда, – ее подруга. Возможно, она сможет сводить нас посмотреть гобелены.

– Мы с Изольдой и Шоном останавливались в этом монастыре на Пасху, – рассказала мне Мод. – Монахини сомневались насчет Шона, потому что мужчинам запрещается вход туда, но я сказала, что со своими длинными вьющимися кудрями он больше похож на девочку, и они согласились. Спасибо Создателю. Я как раз сидела с Матерью Матильдой в приемной, когда появился священник из собора, чтобы рассказать мне про восстание. Настоящее пасхальное чудо, подумала я. А потом… Монахини были очень добры ко мне на протяжении тех ужасных недель.

Она повернулась к Йейтсу.

– Я еще никогда не была так благодарна, чтобы обратиться в новую веру, – сказала она, а затем обратилась уже ко мне: – Уилли не нравится католическая иерархия, но я больше не могла оставаться в Церкви Ирландии.

– Французский католицизм намного более цивилизованный. Жаль, что ирландцы не смогли больше походить в этом на французов, – заметил Йейтс.

– Лейтенант Шоле с вами не согласился бы, – ответила я.

Он, разумеется, понятия не имел, о ком я говорю, но и не поинтересовался.

Мы с Йейтсом молча сидели в машине, пока Мод шла к дверям монастыря. Монахини могли быть на молитве или на ужине, подумала я. А мать-настоятельница просто так к нам не выйдет. Но через несколько мгновений она появилась вместе с Мод. Это была высокая женщина в облачении из тонкой ткани и со складчатым головным убором. Урсулинка, решила я.

Мы вошли в темный собор и последовали за светильником матери-настоятельницы, которая вела нас по поперечному нефу в боковую часовню, где на четырех стенах были развешены гобелены. Никаких единорогов на них не было. Узкие полоски полотна, длинные, словно футбольное поле, покрывали вышитые фигуры очень ярких и насыщенных цветов, что было заметно даже при тусклом мерцающем свете лампады.

Мать Матильда говорила по-английски. Слава богу. Я бы не смогла проследить за всей этой историей на французском, потому что даже на родном языке это было достаточно трудно для меня. Она рассказала, что епископ Одо, сводный брат Вильяма, заказал эти произведения искусства у монашек в английском монастыре.

– Вильяма?

– Герцога Нормандского, который впоследствии стал королем Англии, – пояснил Йейтс.