Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли (2015)

Внезапно это прозвучало для меня не просто как название улицы, а как напоминание о небесной каре. «Архангел Михаил, защити нас в битве. Будь нам защитой от нашей слабости и ловушек дьявола, который скитается по свету в поисках заблудших душ». Это уже была не молитва. Это было осуждение.

Дьявол. Я думала, что сбежала от него. Но он все время был заодно со злой феей. Я уступила, продала душу за утехи в постели с Тимом Макшейном. Святой Михаил не станет защищать меня в битве со злом. Я попалась в ловушку дьявола по своей воле. Я обречена. Все мои молитвы и попытки договориться с Богоматерью, святыми и даже с самим Иисусом – иллюзия. Мне никогда не заслужить прощения.

«Бокал вина, хорошего красного вина, согреет тебя. В кафе, подальше от дождя, где ты сможешь обсушиться, и…» Нет! Это снова она, злая фея, подруга дьявола. Я продолжила идти.

Вокруг меня плыли черные зонтики. Лиц я не видела. Уже спустились сумерки, а дождь из моросящего превратился в хлесткий. В конце улицы Сен-Жак передо мной возник Пантеон. Место, где можно было переждать непогоду.

Некоторых своих дам, желавших расширить наш тур, я приводила сюда: специально читала об этом месте, чтобы объяснить им, что первоначально это сооружение возводилось как церковь в честь святой Женевьевы, покровительницы Парижа. Но после революции здание превратилось в место пристанища нецерковных героев. Названия улиц – Кловиса, Клотильды – относятся, рассказывала им я, к более раннему периоду развития Парижа и правителям, которых святая Женевьева приветствовала в городе, после того как благодаря ее молитвам были побеждены гунны. Ее похоронили здесь с этими королем и королевой, однако революционеры разорили ее могилу, а кости ее сожгли на костре. Может, они еще и плясали от радости вокруг огня, часто задумывалась я. Может, их бесконечно тошнило от ее целомудрия и добродетели, да и от самой Церкви, которая была богатой, тогда как они страдали от бедности? Столько злости. И что в результате получила Франция? Всего лишь других влиятельных правителей, и даже императора, – вся эта кровавая история отображена на стенах Пантеона.

Я позволила дьяволу овладеть собой точно так же, как он заразил толпу на улицах во время господства террора. Рушить. Ломать. Вот только храм своего тела я разрушила сама.

Внутри я отыскала укромное местечко за колонной и прислонилась к каменной стене. Сегодня, слава богу, здесь не было толп туристов. Лишь группка молодых студентов рассматривала купол, а пожилой мужчина рассказывал о нем.

– Место погребения святой Женевьевы, – сказал он, и эти слова застали меня врасплох, потому что сказаны были на английском.

Но это был не британский английский, и не американский тоже. Мужчина говорил немного нараспев, и это было мне хорошо знакомо – так говорили бабушка Онора и мама. Это речь старшего поколения Бриджпорта. Акцент, который я высмеивала и передразнивала. Должно быть, он ирландец. Один из студентов о чем-то его спросил. Он тоже был ирландцем.

За шесть месяцев жизни в Париже я ни разу не встречала здесь туристов из Ирландии. Американцев – да, а также массу англичан и немцев. Были и русские, метавшиеся по всему городу. Но из Ирландии – никого.

Один из молодых парней – ему, думаю, было чуть за двадцать – заметил, что я прислушиваюсь к их беседе, и кивнул мне. Он был рыжим и напомнил мне Эда в детстве. Я могла бы найти много сходства между лицами этих студентов и членов моей семьи или наших соседей в Бриджпорте. Увижу ли я кого-нибудь из них снова? Из дома не было никаких вестей – естественно. Ни у кого не было моего адреса. Пришло лишь одно письмо от Долли, в котором она писала, чтобы я оставалась в Париже.