Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли (2015)

Корнелия меня не слушала. Книгу она не читала. Но зато видела французский фильм. Она описала мне цыганскую девушку Эсмеральду, которая шла к дверям собора. Но я застыла и не могла двинуться с места. Меня внезапно окружили Габриэль Шанель, все irréguliers, проститутки и неистовые цыганки. «Ты одна из нас», – казалось, шептали они. Но ведь когда-то я была непорочной девушкой. Мое тело принадлежало мне и только мне. Я была хорошей. Я хихикала, когда сестра Рут Эйлин говорила, что наши тела – это храмы Святого Духа, и почему-то представляла себе голубя, поселившегося у меня в груди. Но сейчас, стоя здесь и глядя снизу вверх на Марию, я наконец поняла, что имела в виду сестра. Я позволила Тиму Макшейну использовать себя. Принесла в жертву свои желания, чтобы угодить ему. «Наслаждайся, как это делают мужчины», – сказал тогда он. И я продала душу за чувственные утехи. А потом, недооценив Тима Макшейна, почти позволила ему себя убить. Теперь я стояла перед Девой Марией, такой холодной и самоуверенной, и Она осуждала меня своей отстраненностью.

– Пойдемте, – сказала Корнелия.

– Я остаюсь, – заявила я. – Идите одна.

– Как одна?

– За углом находится стоянка такси.

Она недовольно запыхтела, но мне уже было заплачено. Я теряла чаевые, которые последовали бы за чаем в «Ритце», но сейчас мне нельзя было уходить.

У алтаря наблюдалось какое-то движение. Там готовились к мессе. Я села на один из плетеных стульев, стоящих вдоль главного алтаря. Скамей в этой церкви не было, только эти шаткие стульчики из лозы, к спинкам которых была присоединена скамеечка для коленопреклонений человека, находящегося сзади.

– Introibo ad altare Dei[54], – произнес священник.

Знакомая латинская фраза. Ритуал, известный мне с детских лет. Невысокий, худой, он действовал стремительно и в мгновение ока дошел до омовения рук. Юный служка держал золотую чашу, чтобы священник опустил в нее свои пальцы. Я знала эту молитву на английском. «Очисти меня от изъянов, смой мои грехи». «Если бы только вода и обрывок полотна могли очистить меня», – подумала я. Я твердо намеревалась причаститься, как делала это в Чикаго. Я позволила себе это, рассудив, что вся гора правил, выстроенных вокруг таинства обряда, – это лишь бюрократическая чушь.

Но на этот раз я, похоже, не могла выдержать этого. Мои ноги отказывались двигаться вперед. «Признай это, Онора Бриджет Келли. Ты дала Тиму Макшейну полную власть над собой и деградировала».

Злая фея, которую я умудрялась игнорировать шесть месяцев, начала визжать и смеяться надо мной. «Я победила! Тебе от меня никогда не сбежать. Никогда не быть тебе приличной женщиной. Ты ничем не отличаешься от проститутки, которая, раскинув ноги, валялась на этом алтаре. Тебе не спрятаться от правды, и тут не поможет ни другой язык, ни чужая страна, ни эти монументы, ни история. Против меня у тебя нет защиты. Позор тебе. Позор. Позор. Позор».

Мне нужно было выбраться отсюда. Я споткнулась о ногу сидящей рядом со мной женщины. Она отклонилась назад и пропустила меня. Но на моем пути встали ряды причащающихся, медленно тянущиеся к алтарю. Я оказалась перед каким-то мужчиной.

– Malade[55], – сказала я ему. – Malade. – И устремилась в проход между идущими туда и обратно.

Я виляла, пробираясь сквозь медленно продвигавшуюся процессию, бормоча себе под нос «пардон, пардон» и покашливая. Я уже заметила, что французы ужасно боятся заболеть или чем-нибудь заразиться, поэтому даже самые набожные, с настороженным взглядом и сложенными руками, пропускали меня.

Наконец я оказалась на площади перед собором. Моросило, и Париж накрыла серая вуаль мелких капель. Позор. Позор. Позор.

Я собиралась перейти по мосту на Правый берег и отправиться домой, но вместо этого свернула налево и через несколько минут оказалась на бульваре Сен-Мишель.