Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли (2015)

Я вспомнила своего брата Марта, который платил по доллару парням, доставляющим ему «Трибьюн» и «Чикаго Америкэн», чтобы иметь стопки газет ровно к семи утра. А что за конверты я раздавала уборщицам в «Уорд»? Тоже своего рода подкуп. «Это на смазку шестеренок», – говорил Майк о дополнительных выплатах поставщикам сантехнического оборудования и о вкладах в фонды избирательных компаний олдерменов.

Возможно, Чикаго и Париж, в конце концов, не такие уж разные.

Наброски получились у меня хорошо. Мадам Симон забрала пять набросков и дала мне двадцать пять франков. Если отнять десять франков, которые я отдала мисс Джонс, то мне удалось заработать пятнадцать франков, или три доллара, и это при том, что у меня оставалось еще пять эскизов на продажу. Я чувствовала себя ужасно деловой. Ожидала, что вечером на меня накатят угрызения совести, но избежала этого, заказав себе boeuf bourguignonne[52] в «Л’Импассе» и допив свою бутылочку «Поммара».

К Рождеству я заработала сто франков, удвоив свой капитал.

Рождественский ужин я провела с мадам Симон и Стефаном в «Л’Импассе», который был открыт только для особых посетителей. В церковь я не пошла. Всенощная месса переполнила бы меня тоской по дому и близким. И вообще, зачем давать злой фее шанс напомнить мне о моем позоре? В январе мадам Симон заявила, что глупо платить еще за месяц в гостинице. Сказала, что у меня должно быть свое место жительства, residence. Все это она произнесла по-французски, однако незнакомые раньше слова уже начинали обрастать для меня смыслом, если она говорила медленно и смотрела прямо на меня.

Мадам Симон нашла для меня огромную комнату с окнами на площадь Вогезов рядом с домом, где когда-то жил Виктор Гюго. «Спальня для девушки», – сказала она. Хозяин умудрился втиснуть в пространство под карнизом крошечную раковину, унитаз и биде, предназначение которого она объяснила мне дополнительно. В углу расположилась кухня.

– Для семьи такое не подойдет, – заявила ему мадам Симон, а потом подчеркнула, что ни один художник тоже не согласится жить так далеко от Левого берега или Монмартра.

Она продолжала напирать, мол, ему еще повезло, что меня это заинтересовало. Одинокая женщина, аккуратная домохозяйка – красота. Через час таких переговоров с мадам Симон бедняга хозяин уже упрашивал меня снять эту квартиру за очень умеренную плату. Семьдесят франков в месяц, четырнадцать долларов. Полагаю, очень даже pas cher. И все же я сомневалась. Здесь я буду одна. Что, если Тим Макшейн…

Послеполуденное солнце пробивалось в комнату сквозь оконный переплет, оставляя на стене светлые квадраты. Мое ателье. И Тим Макшейн очень далеко отсюда.

Я смотрела на Стефана, мадам Симон и хозяина – все были так довольны, что предложили мне такое место. Я набрала побольше воздуха в легкие и сказала «да», то есть:

– Oui, oui, monsieur. Merci. Merci.

Воскресенье мы с мадам Симон и Жоржеттой провели за уборкой в новой квартире. Мадам помогла мне купить кровать, диван и стол – все по дешевке на блошином рынке на окраине города. Я расставила всю мебель вокруг небольшого камина. По словам Жоржетты, на такую большую и продуваемую комнату мне понадобится много угля, а уголь стоит денег. Зато скоро в Париж снова хлынут туристы, и мадам Симон будет предлагать им меня в качестве гида, сказала она. С этими заработками и моей шпионской деятельностью у кутюрье я смогу оплачивать счета и начать что-то откладывать. Мадам настаивала, чтобы я открыла счет в банке. Я выбрала маленький банк – на Рю де Риволи, разумеется. Когда я в очень осторожных формулировках расспрашивала тамошнего менеджера, он уверил, что никто не сможет отследить меня по этому счету. Его потрясла сама мысль о том, что банк мог бы разгласить приватную информацию. В тот миг Тим Макшейн показался мне просто крошечным на фоне монументального Парижа.

Новая жизнь.