Письма моей сестры - Элис Петерсон (2005)

– Твой бокал наполовину полон или наполовину пуст? – первое, что сказал мне Сэм, когда мы с ним встретились меньше года назад на чьей-то вечеринке. Потом: – Позволь мне его пополнить. – И подмигнул напоследок.

Будь он не таким привлекательным, я бы, пожалуй, вежливо отказалась. Я даже оглянулась, чтобы убедиться, что он обращался именно ко мне; что он взял мой бокал водки с тоником…

Ив, моя сотрудница из FIB, сообщает, что фотограф хочет быстро переговорить со мной перед началом показа и что приехал кто-то там из прессы.

– Удачи, девочки, – желаю я. – Держите класс, чувствуйте себя классными, ведь вы точно классные! – Кажется, одна из моделей вытаращила на меня глаза?

Быстрый взгляд в зеркало. На мне одно из тех платьев, которые мы показываем сегодня: черное, воротник хомутиком, длина ниже колена. Вокруг шеи и на груди полоски из серебристого бисера; низкий вырез на спине с серебристыми пуговицами. Мой наряд дополняют серебристые туфли без задника. Свои темно-каштановые волосы я перекрасила в черный цвет и заколола на затылке белой розой.

Показ открывает модель в атласном топе и черной хипстерской юбке с поясом, расшитым серебристым, мерцающим под софитами, и черным бисером. В одной руке у нее черная атласная сумочка с маленькой серебряной застежкой, в другой бокал для коктейля. Я решила открыть вечер головокружительной инъекцией гламура. Скользящей походкой модель проходит по деревянному полу к камину. Зрители провожают ее восторженными аплодисментами. В этот момент я вижу Эмму, мою школьную подругу. Она садится на стул в заднем ряду. Ее трудно не заметить. Рост Эммы почти шесть футов, и в школе, когда мы играли в нетбол, она всегда была голкипером. Одними губами она говорит мне «Привет» и раскрывает программку.

Сэм, где ты?

Начинает звучать песня «Убийство на танцполе» Софи Эллис-Бекстор. Выходит следующая модель, та капризная Генриетта, огорченная, но решительная, с волосами, завязанными в конский хвост. Ее мать, сидящая в первом ряду, с обожанием смотрит на дочь. «Генриетта и мать» всегда вместе, в одной упаковке, словно шарик и веревочка. Мать у Хен хромая, но при деньгах, и если ее усадить в углу моего бутика в шезлонг, задобрить несколькими бокалами чего-нибудь этакого и вообще обращаться с ней как с королевской особой, она скупит своей дорогой дочке Генриетте почти весь мой ассортимент. «Все, что тебе нравится, я не против», обычно бормочет она в сгущающемся тумане. Сэм часто интересуется: была ли у меня та «старая жаба в углу»? Он знает, что если была, то его ждет удачная ночь.

Когда песня достигает своего апогея, Генриетта театрально поворачивается, бросает быстрый взгляд на мать – та сразу одобрительно стучит о пол своей палкой – и покидает зал. Пока все идет хорошо. Все переговариваются, в зале стоит шум. Зрители с интересом заглядывают в программки, что-то записывают – а это всегда хороший знак.

Следующая девушка появляется, вальсируя, в вечернем платье с узором «зебра» и с красной шалью. Это один из моих любимых образцов. Ее волосы окрашены в черный как смоль цвет, коротко острижены, с острой челкой – стиль «Чикаго». Поет Стиви Уандер, «Предрассудки». Я ерзаю на стуле. Эта песня всегда напоминает мне о доме. О школьных годах. Я словно услышала крик из маминой студии «Выключи этот чертов шум!», когда из спальни сестры целыми днями звучало «Я просто позвонил, чтобы сказать, что я люблю тебя!». Совсем другой мир.

Я вспоминаю о Беллс. У меня перед глазами возникает ее письмо, торчащее из моего кожаного ежедневника, ее знакомый, аккуратный почерк. Я даже не открыла его. Каждое ее письмо вызывает у меня обострение чувства вины, потому что никогда не отвечаю на них. Хочу, но мне мешает то одно, то другое – поездки за границу, работа, рестораны, занятия йогой, вечеринки, Сэм…

– Неужели трудно сесть и написать ей хоть одно письмо? – ругает меня папа. – Она будет очень рада.