Плач - Кристофер Джон Сэнсом (2014)

– И все же эти люди не принесут ничего, кроме анархии, – сказал Коулсвин с каким-то тихим отчаянием. – Нет, должно прийти достойное, полное порядка царство Божие.

* * *

Мы приблизились к дому. Это было высокое и просторное здание, как и большинство построек в Лондоне, на бревенчатом каркасе, выходящее на людную улицу Доугейта. Арка вела к конюшне позади. Мы привязали лошадей и встали на солнце, глядя на дом сзади. Окна были закрыты ставнями, и хотя за недвижимостью следили, он казался печальным и заброшенным. Ветерок разносил по пыльному двору сухую солому, оставшуюся с тех дней, когда здесь стояли лошади Коттерстоука.

– Этот дом принес бы кучу денег даже в наши дни, – заметил Коулсвин.

– Согласен. Глупо оставлять его пустым и непроданным из-за этого спора. – Я покачал головой. – Знаете, чем больше я думаю о той странной формулировке в завещании, тем более склоняюсь к мысли, что старуха хотела поссорить детей.

– Но зачем?

Я пожал плечами.

Мы обошли дом и постучали в переднюю дверь. Послышались шаркающие шаги, и нам открыл маленький пожилой человек. Я понял, что это, должно быть, Патрик Воуэлл, слуга, который присматривал за домом после смерти миссис Коттерстоук.

– Сержант Шардлейк и мастер Коулсвин, – сказал я ему.

У слуги были мешки под слезящимися голубыми глазами и печальный взгляд.

– Миссис Слэннинг уже здесь. Она в гостиной, – сообщил он нам.

Затем Патрик провел нас через небольшую прихожую, где висел гобелен с Последней Вечерей, сам по себе стоивший кучу денег. Гостиная, хорошо обставленная комната, выглядела так, словно здесь ни к чему не прикасались со времени моего последнего визита. Возможно, здесь действительно ничего не трогали после смерти старой миссис Коттерстоук – стулья и стол запылились, а на одном стуле лежала незаконченная вышивка. Ставни на окнах, выходящих на улицу, были открыты, и сквозь стекла можно было увидеть уличную суету. Свет падал на Изабель Слэннинг, стоявшую к нам спиной перед прекрасной стенной росписью, занимавшей всю дальнюю стену. Мне вспомнилось, как Николас сказал, что ее трудно будет поместить в дом поменьше, но теперь я понял, что это не трудно. Это невозможно.

Картина и в самом деле была как живая: темноволосый мужчина на четвертом десятке, в черной робе и высокой цилиндрической шляпе, смотрел на нас с гордым выражением человека, который преуспевает в жизни. Он сидел сбоку от того самого окна, через которое сейчас на картину падал свет, в другой солнечный день в самом начале столетия. У меня возникло странное ощущение, что я смотрю в зеркало, находящееся в прошлом. Напротив мужчины сидела молодая женщина с типично английским хорошеньким личиком, хотя в его выражении сквозила резкость. Рядом стояли мальчик и девочка лет девяти-десяти, оба очень на нее похожие, если не считать выпученных, как у отца, глаз. На картине маленькие Изабель и Эдвард Джонсон стояли держась за руки – пара довольных беззаботных детей.

Изабель обернулась к нам, и подол ее синего шелкового платья прошелестел по камышовой циновке. Лицо миссис Слэннинг было холодным и решительным, а когда она увидела меня вместе с Коулсвином, в ее светлых выкаченных глазах отразился гнев. Она перебирала на поясе четки – вещь, на которую в эти последние дни смотрели с сильным неодобрением, – и теперь уронила их на пол. Раздался стук деревянных бусин.

– Сержант Шардлейк, – проговорила она обвиняющим тоном, – вы приехали сюда вместе с нашим противником?

– Мы встретились по дороге, миссис Слэннинг, – твердо ответил я. – А кто-нибудь из экспертов уже прибыл? Или ваш брат?

– Нет. Брата я видела в окно несколько минут назад. Он постучал в дверь, но я не позволила Воуэллу впускать его, пока не придете вы. Думаю, он скоро будет. – Женщина сверкнула глазами на Коулсвина. – Этот человек – наш враг, а вы ездите вместе с ним.