Дочь Сталина - Розмари Салливан (2015)

Наша группа собиралась часто. Мы выпивали, пили чай, рассказывали разные истории. В такие моменты каждый хотел чем-то поделиться. Но Светлана обычно сидела молча, иногда улыбалась или смеялась… Тогда она много курила. Обычно она сидела на стуле, немного ссутулившись, и, пока другие говорили, молчала. Внутри ее словно шла какая-то трудная работа, результат которой она никогда не выпускала наружу.

Многие считали ее странной. Людям, которые, как я, с ней общались, приходилось объяснять нашим коллегам: «Понимаешь, она же дочь Сталина. Она выросла в трудных условиях. Человек, обличенный властью, всегда был возле нее. Не думай, она не похожа на нас…»

Она была замкнутой. Она не любила раскрывать свою душу и показывать, что у нее внутри. И, конечно, она была жертвой системы в куда большей степени, чем все мы… Она не была такой, как те, кто, скажем, побывал в тюрьме и очень пострадал от действий советских властей…

Но эпоха проехала по ней как асфальтовый каток, потому что она была дочерью Сталина. Все плюсы и минусы этой системы достались ей.

К концу марта 1956 года все учреждения в стране получили копии «секретного доклада» Хрущева. Когда его прочитали в Горьковском институте, многие были совершенно потрясены этими разоблачениями. Светлана тихо сидела в зале, не говоря ни слова, но то, что ее подвергли остракизму, становилось ясно с первого взгляда. Когда вскоре ставший популярным писатель Андрей Синявский, который тоже работал в институте, подошел к Светлане после собрания, чтобы подать ей пальто, она расплакалась.

Вскоре Светлана присоединилась к группе молодых исследователей под руководством Синявского и стала работать над изучением русской литературы двадцатых и тридцатых годов. У ученых был доступ к запрещенной литературе. Светлана открыла для себя роман-антиутопию Евгения Замятина «Мы», огромный пласт литературы двадцатых годов, работы писателей, арестованных и уничтоженных в тридцатые годы. Это была более острая и более искренняя история русской литературы, чем «канонизированная ложь», которую Светлана была вынуждена изучать во время ждановщины. Роман Достоевского «Бесы» потряс и захватил ее. Она восприняла его как пророческую модель, которую позже реализовали ее отец и его соратники: революционеры, вскормленные во враждующих друг с другом, подозревающих всех и вся тайных обществах, карабкаются к власти по телам своих товарищей.

После своего «секретного доклада» Хрущев начал проводить ряд политических и культурных реформ. В искусстве была ослаблена цензура, и некоторые иностранные публикации, наконец, увидели свет в СССР. Это было почти утопическое время, которое вслед за Эренбургом стали называть оттепелью. Неожиданно показалось, что «все ужасы и бедствия сталинской эпохи теперь будут иметь счастливый конец… Людей охватило радостное возбуждение, они начали говорить и спорить так, как не могли делать многие годы… Если вы были молоды и были сторонником реформ… то это время просто невозможно забыть». В Горьковском институте Синявский и его друзья были на пути к такой свободе мыслей, какую Светлана не считала возможной.

В этой атмосфере всеобщей эйфории Светлана тоже подняла свое маленькое восстание. Ее подруга того времени, Галина Белая, вспоминала, как Светлана стала приглашать друзей в Дом на набережной. В частности, Галина вспомнила, как они все собирались – тут же были дети Светланы, а она сама бегала просить ножи и вилки у Молотовых – и Андрей Синявский и Антон Меньшутин пели свои сатирические песни, переделанные из старых советских песен. Галина и Светлана знали, что Синявский публикует свои работы за границей под псевдонимом Абрам Терц. КГБ стал более терпимо относиться к самиздату, но передавать антисоветские книги, опубликованные на Западе, было по-прежнему строго запрещено.