Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Алис улыбнулась, словно гордясь своей подопечной:

– Да, любовь моя. И на свете нет танца прекраснее.

– Пожалуйста, продолжайте. Что мне нужно делать?

– Если твоя душа раскрылась сама себе, а значит, и тебе тоже, всему, что ты есть, и всему, что тебя окружает, тогда возникает вопрос: как собрать частицу этих знаний, которые помогут тебе сознательно соткать одну или две нити, а не блуждать в потемках? Обычному разуму или воле почти невозможно все это объять и выбрать нужную нить, основу или узел, и поэтому неудивительно, что мы все пребываем в смятении.

– Да. Понимаю. Но если уж речь идет о блуждании в потемках, разве выбор карт определяется не слепым случаем?

– Не таким уж слепым, хотя ты правильно угадала ответ: мы приглашаем случай занять положенное ему место во всем, что с нами происходит. Случай не только охватывает все мыслимые знания, он по сути своей противоположен воле смертных – потому что не обращает на нее никакого внимания, как бы нам того ни хотелось. То есть шанс не пребывает в смятении от неизвестности, потому что смятение – это его суть. Смятение – это лишь лицо, которое предстает перед волей смертных.

Алис сделала глоток холодного чая, давая Карле время обдумать ее слова.

Итальянка тоже отпила из своей чашки и кивнула собеседнице, показывая, что можно продолжать.

– Раз уж все вещи связаны между собой – разве может быть иначе? – то эти карты, или их образы, помогают встретиться знаниям и пребывающей в смятении душе, а выбирает эти знания могущественный случай, – снова заговорила старуха. – Из этой встречи и рождается ворожба, и она не совсем слепа, поскольку мы направляем ее взгляд – хоть и через закопченное стекло. Среди всего, что мы знаем – и что своей необъятностью приводит нас в смятение, – наше внимание направляется к тому, что нам необходимо.

Эти слова, противоречившие ее представлениям о мире, напомнили Карле несколько зимних вечеров, проведенных у горящего очага на кухне вместе с Матиасом и несколькими бутылками вина, а до него – вместе с Ампаро. Но ответить она не успела из-за очередных схваток. Роженица навалилась на стол и застонала, пытаясь не терять нить рассуждений. Алис накрыла рукой ее ладонь и смотрела на нее внимательно, но спокойно. Ее невозмутимость радовала. Предыдущие роды у Карлы были настоящим карнавалом тревоги и страха, причем по большей части не ее, а других людей.

Открытые карты лежали на столе в нескольких дюймах от ее лица. Три штуки, выбранные случаем. Сначала Повешенный, причем эта карта была перевернута. На второй, тоже перевернутой, была изображена фигура в красной одежде – Карла не знала, кто это. На третьей был нарисован нищий, без обуви, в разноцветных лохмотьях. В его золотистые волосы были вплетены перья и цветы, а на плече он держал посох, словно не знал, что с ним делать и зачем он нужен. Нищий был молод, и в его черных глазах застыла жалость, как будто его преследовали воспоминания о том, что этот человек видел на долгом пути. Он стоял один, спиной к краю какой-то темно-синей массы – океана, реки или пропасти, – словно он заблудился и ему больше некуда было идти.

Первые две карты представляли собой гравюры на дереве. Карту с нищим нарисовал искусный художник – как и четвертую, которую Алис выбрала с самого начала и поместила над остальными. Итальянка не решалась смотреть на нее: ей очень хотелось это сделать, но она не могла заставить себя поднять глаза.