Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Все произошло так, как хотел Тангейзер: алебарда вонзилась в доски. Он освободил лезвие. Грегуар повалился на Юсти, не зная о ранах друга. Тот выпустил его здоровую ногу, прижал его к груди одной рукой, и оба заплакали. В воздухе просвистела еще одна мушкетная пуля. Матиас достал половинку шарика опиума, склонился к меху с вином и зубами выдернул пробку. Просунув опиум между деформированными губами Грегуара, он зажал мальчику нос и влил ему в горло вино, после чего опустил мех и зажал ему ладонью рот:

– Глотай, парень, глотай. Мы с тобой. Ты нам нужен.

Грегуар глотнул, и Тангейзер отпустил его. Мальчик поперхнулся, но камень бессмертия остался в желудке. Рыцарь вернул на место пробку. Положив ладонь на голову поляку, он почувствовал, что тот всхлипывает.

– Ты нам тоже нужен, Юсти, – шепнул он. – Держи его крепче.

Потом он взял ампутированную ногу и бросил ее под повозку, чтобы убрать с глаз долой, и снял с кольца факел. Заметив под скамьей свою рубаху, Матиас дважды обмотал ее вокруг левого предплечья, повернулся спиной к Грегуару и поднял культю его ноги. Вторая кость была перерублена чисто, вровень с осколком первой. Остатки мышц голени сократились, пережав сосуды, которые теперь нужно было прижечь. Тангейзер поднял коленный сустав повыше и приложил к культе факел.

Он принялся монотонно читать «Аве Мария», чтобы вести счет времени, но крики Грегуара заглушал его голос.

– Радуйся, Мария, Благодати полная, Господь с Тобою.

Ребенок отчаянно дергался. Иоаннит молился, чтобы он лишился чувств.

– Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, Иисус.

Он провел волокнами факела по краям раны.

– Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…

Потом сильно прижал его к сократившимся мышцам, чтобы прижечь сосуды.

– …ныне и в час смерти нашей.

Руке, обмотанной рубашкой, стало горячо.

– Аминь.

Грегуар обмяк в объятиях Юсти.

Тангейзер убрал факел, и в нос ему ударил запах обожженной плоти. Смола вспыхнула и погасла на ветру. Обожженная рубашка дымилась. Рыцарь отбросил факел и ослабил жгут. На поверхности раны выступила и тут же свернулась сукровица. Среди кожи и мышц торчала тонкая почерневшая кость. Жуткое зрелище. Госпитальер обмотал культю рубахой и завязал рукава на бедре мальчика. С севера послышался пистолетный выстрел.

Еще один.

Паскаль.

Ампаро. Эстель.

Карла.

Что бы там ни произошло, все закончится раньше, чем он подоспеет на помощь.

Услышав частый перестук копыт, Тангейзер поднял голову: со стороны перекрестка к ним приближался всадник. Схватив алебарду, Матиас двинулся ему навстречу.

Если это не боевой конь, то животное, скорее всего, заартачится при виде трупов, которыми завалена улица. А еще раньше оно почувствует – сам иоаннит его уже не ощущал – запах крови, который нервирует этих животных. Боятся лошади и острия пики, если заметят его. Дойдя до последнего трупа, безголового, рыцарь уперся древком алебарды в землю и поднял отрубленную голову за пропитанные кровью волосы. Наклонив лезвие в сторону приближающейся лошади, он повернул лежащий на земле факел, чтобы свет отражался от сверкающей стали.

В худшем случае бедное животное само напорется на алебарду, а если повезет, у него будет конь, который может очень пригодиться.

Матиас пригляделся к всаднику. Это не Гарнье. Слишком маленький. Кираса. Шлем. Слишком сильно размахивает мечом. Посадка выдает человека, непривычного к седлу. Тангейзер попытался сымитировать крик, который слышал от Грегуара, и швырнул отрубленную голову во всадника, как бросают боевой топор:

– Хей!