Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Все мушкетеры яростно работали шомполами. Когда второй их товарищ упал, двое в центре шеренги осознали меткость лучника и обратились в бегство. Одному из них стрела пронзила спину, а другой скрылся из виду. Пятый ополченец бросил мушкет, что значительно увеличило его скорость, и тоже успел сбежать. Шестого Тангейзер подстрелил, когда тот повернулся, решив последовать примеру товарища. Стрела пробила ему обе ноги, пришпилив их друг к другу, и он с криком упал навзничь – могилой ему стала река.

К тому времени Матиас уже вставил в лук новую стрелу. Между этой пристанью и следующей к воде спускалась широкая лестница. Наверху виднелись факелы и отряд милиции: разноцветное знамя, красные и белые повязки на рукавах… Госпитальер назвал бы это паломничеством к смерти, если бы кого-то интересовало его мнение. Он пустил стрелу в скопление людей, чтобы напомнить о себе. Послышались испуганные крики.

Корма продолжала медленно поворачивать вправо.

На втором причале собрались зеваки, особый интерес у которых вызывал обугленный штукатур. Рыцарь выстрелил одному из них в живот, чтобы дать им другую тему для разговоров. В колчане осталось шесть стрел, и он повесил его на плечо. Еще у него была дюжина стрел для лука Алтана. Бросив взгляд поверх редута, Тангейзер обнаружил, что на заграждении никого нет – по крайней мере, насколько хватало глаз. Сотни трупов бились о корпуса лодок и – словно заграждение было предназначено именно для этой цели – собирались в центре в омерзительный косяк. Ближняя к берегу плоскодонка соединялась цепью с внешней стенкой деревянной пристани. Создавалось впечатление, что скорость течения реки удвоилась.

Еще тридцать секунд – и баржа столкнется с заграждением.

Наклонившись за спонтоном, иоаннит увидел сверток парусины и схватил его, а потом бросил шест на мешки, вскочил на уголь и сделал три шага к огню, пока его не остановил жар. Развернув парусину, он бросил просмоленную ткань на верхнюю треть шеста и раскаленные докрасна угли. Когда она вспыхнула, он отвернулся, спрыгнул с мешков и поднял вверх шест.

Пылающая парусина ревела у него над головой, как знамя Прометея. Матиас пронес его над кормой и бросил в третий от берега плашкоут, с которым как раз поравнялся. Сверху посыпались капли расплавленной смолы, на мгновение его руки и грудь осветили десятки крошечных огоньков, которые погасли в засохшей крови, не успев причинить боль. Он схватил спонтон, меч одного из «пилигримов» и лук. По судну пробежала дрожь, и рыцарь расслабился, приготовившись к столкновению.

Баржа ударилась бортом о заграждение, и он упал на мешки редута.

Цепи заскрипели, но не порвались. Нос баржи сдвинулся еще на несколько ярдов и тоже остановился. Все заграждение закачалось, но цепи все-таки выдержали. Тангейзер взобрался на планшир кормы. Борт четвертого по счету плашкоута был почти на фут выше. Госпитальер шагнул вперед, оттолкнулся спонтоном, прыгнул и приземлился посередине лодки. В четырех футах от него на корточках сидел человек, закрывая лицо ладонями. Он опустил руки, и Матиас, перерезая ему горло, успел увидеть страх в его глазах.

Он стоял на заграждении.

Подобрав лампу, лежавшую у трупа, Тангейзер зашагал к корме по крови, заливавшей днище лодки. До причала было около семидесяти футов – три плоскодонки. В следующем плашкоуте две охваченные пламенем фигуры перевалились через борт и бросились в воду. Пламя на пылающей парусине стало уменьшаться. Посреди огня поднялась третья фигура – лицо этого человека покрывали волдыри, а горящая ткань свисала с плеч, словно облачение для какого-то самоубийственного обряда.