Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Задние ряды напирали, вытолкнув двух «пилигримов» на плашкоут. За ними прыгнул третий, уже по собственной воле, а затем и четвертый. Иоаннит подождал, пока враги собьются в кучу, и выпустил стрелу в первого. Оперение исчезло в животе его жертвы, и она упала, а следующий за этим человеком ополченец опустился на колени – окровавленная стрела торчала у него в паху. Тангейзер вставил в лук последнюю из зажатых в кулаке стрел и выстрелил в двух следующих «пилигримов», пригвоздив их друг к другу и сделав похожими на двух собак во время случки. Все мышцы у него уже болели от усилий, которые требовались, чтобы натянуть лук Алтана. Поведя плечами, рыцарь оглянулся.

Гриманд алебардой приподнимал утку. После каждого движения он останавливался – приступы боли то захлестывали его тело, то отступали. Только Париж мог породить этого силача, и только Парижу под силу было его сокрушить. Все, что осталось у Инфанта Кокейна – почти ничего, не будь его сердце таким большим, – он вложил в это последнее усилие. Освободить детей, которые освободили его.

Госпитальеру было жаль оставлять Гриманда. И он был рад, что не видит Паскаль. Все, кто должен был плыть в ялике, уже сидели на своих местах. Все, кроме него. Матиас снова повернулся к берегу.

Энтузиазм «пилигримов» на причале несколько остыл, и никто больше не решался прыгнуть в плашкоут.

На берегу, на пристани и на площади, все еще звучали насмешки и воинственные крики, но никто не проявлял желания подкреплять слова действием. Все только кричали, призывая сражаться во имя Бога и короля. Бог. Король. Святой Иаков.

Святой Иаков. Ради его святой крови.

Кровь, кровь, кровь…

Эти слова не оскорбляли бы так сильно мальтийского рыцаря, знай выкрикивавшие их люди, о чем говорят. Тело Тангейзера было покрыто густой, чернеющей слизью, местами до половины дюйма толщиной. Это была кровь людей, которых он презирал. И невероятная, невиданная прежде усталость. В желудке у него было пусто. Хотелось пить, и болели ноги. И во всем этом не было никакой необходимости.

Госпитальер повернулся к ополченцам спиной и обнаружил, что не желает делать следующий шаг. Никаких благородных аргументов за то, чтобы сделать это, у него не было, были только самые низкие, да еще много убедительных доводов против. Нет, так не должно быть! Эти собаки всю ночь преследовали его, и ему приходилось бежать. Конечно, он как следует проредил их стаю, но остальные вернутся домой и будут рассказывать свою версию случившегося, в которую совсем скоро сами поверят. Но Тангейзера волновали не их чувства, а его собственные. Он ругал Орланду за подобные порывы – и знал, что это тоже привилегия юного возраста. Но что ему делать с воспоминаниями о том, как эти трусы и убийцы детей осыпают насмешками его удаляющуюся спину?

– Мой Инфант, – позвал он слепого великана.

Гриманд остановился. С такого расстояния казалось, что он смотрит прямо на рыцаря.

Матиас снял колчан и положил его рядом с луком Алтана.

– Дашь мне минутку? – попросил он Гриманда.

– А я могу пойти с тобой? – поинтересовался тот.

– Ты уже со мной.

– Ты упрямый человек.

Тангейзер переступил через оскверненное знамя и прыгнул в последнюю лодку.

Подняв копье, он посмотрел на «пилигримов», и насмешки смолкли. Все с любопытством смотрели на него.

– Дайте мне ту клетку, – велел им иоаннит.

– Какую клетку? – удивился кто-то из его противников.

Рыцарь указал наконечником копья на клетку с мертвыми обезьянами:

– Погрузите ее в этот плашкоут, и я позволю вам поцеловать своих жен на ночь.

Те, кто стоял ближе к клетке, принялись рассматривать ее.

– Дохлые кошки. Или крысы, – донеслись до Матиаса их голоса.

– Это обезьяны. Наверное, из Африки. Жуть.

– Может, они заразные?

– Скажи ему, пусть сам возьмет.

– Идите и возьмите их сами!