Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Вместе с Карлой и детьми он сталкивался с этими кровавыми волнами во время долгого путешествия домой, однако все они остались целы и невредимы, по крайней мере физически. Матиас не испытывал угрызений совести из-за убитых им людей, даже из-за несчастного менестреля и связанного гугенота, стоявшего на коленях на Паперти, но чувствовал, что ему уже никогда не отмыться после разговора с Рецем.

Конечно, он ни на секунду не допускал, что его совет склонил чашу весов в ту сторону, в которую они в конечном счете опустились. Нет, госпитальер не льстил себе. Подобный совет можно было получить от любого, кто знаком с природой власти и войны. Но Тангейзер ненавидел себя за тщеславие. Ради привилегии проехать полмили на пахнущих лавандой подушках и ощущения собственной значимости как советника он выплеснул ушат помоев, которые можно услышать в любой таверне или прочесть в дешевом памфлете, написанном такими ничтожествами, как Малыш Кристьен. Несмотря на то что один такой ушат был способен загрязнить лишь несколько мозгов, все вместе они слились в бурный поток, водоворот, океан, затопивший дерьмом весь мир. И в это дерьмо мальтийский рыцарь погрузился глубже, чем большинство людей.

Неудивительно, что его желание искупаться в крови было таким сильным.

Правда жгла его душу.

Тангейзер знал, что должен отложить меч.

Любой ценой, даже ценой жизни Карлы и детей.

Он не сомневался, что у него хватит на это воли, но желания сделать это не было ни малейшего.

Как говорил Петрус Грубениус, Истина – это ноша, которую невозможно вынести. Вот почему люди изобретали облегченную, частичную истину и лепили из нее богов.

Не желая испытывать свою волю, Матиас ничего не сказал Карле, и это еще больше ослабляло его дух. Он молчал, опасаясь, что любимая женщина признает его правоту, и тогда ни истине, ни воле уже негде будет спрятаться.

Дело было не в том, что графиня де Ла Пенотье осуждала его преступления. Да она и не осуждала. Несмотря на всю тяжесть совершенного им, Тангейзер никогда не переступал грани, где заканчивались любовь и сострадание Карлы. Другие преступления он совершить не боялся. Тем не менее подобная софистика была слишком примитивна и не могла обмануть даже его самого. Иоаннит не верил, что его обещание супруге отложить меч уменьшило или увеличило бы ее любовь. Эта любовь ошеломила Тангейзера, и он понял, что Карла будет любить его таким, какой он есть.

Париж изменил и Карлу, сделал ее еще загадочнее, сильнее. Женщина по имени Алис, мать Гриманда, изменила ее. И дети, которые теперь плыли вместе с ней по Сене. И Ампаро. Эти перемены заставили Матиаса задуматься о природе его любви к жене: его чувства стали такими глубокими, словно у него под ногами разверзлась бездна, и эта глубина пугала его. Он тоже изменился – или просто чувствовал, что должен стать другим.

Временами меланхолия мальтийского рыцаря усиливалась настолько, что он не осмеливался доверять даже собственным мыслям.

Но потом, недалеко от Касте, в одном дне пути от поместья Ле Пенотье, им повстречалась банда дезертиров, промышлявшая грабежом. Тангейзер с радостью убил их, чувствуя себя правым, и меланхолия исчезла. Размышления об истине и о том, что ему делать, рыцарь отложил – решив вернуться к ним в другое время, в другом месте и, скорее всего, не в этом мире. В этом же он дал себе клятву больше никому не давать советов.

В ночь бегства из Парижа Тангейзер греб до самого рассвета.

Паскаль и Орланду по очереди занимали место у руля. Измученная Карла спала на дне ялика, прижав Ампаро к груди. Эстель, Грегуар и Мышки жались к ней, согревая ее и друг друга.

Граф де Ла Пенотье смотрел, как восходит солнце. На реке ему не встретилось ни одного судна. Берега тоже были пустынными. Деревья. Пение птиц. Полевые цветы. Неземная безмятежность.