Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

Мою милую Флор за все время моего пребывания в монастыре Воплощения я видела всего один-единственный раз. Выйдя на свободу, я сразу же попросила найти ее. Но мне сказали, что она уехала из Мадрида. Это была неправда: через несколько дней я видела, как она пела и плясала на Пласа Санта. Я пожаловалась Анри, а он мне сказал:

— Не надо им было обманывать вас, Аврора, но они правильно сделали, что не привели к вам эту девушку. Запомните, существуют вещи, которые могут оттолкнуть от вас тех, кого вы должны любить.

Кого я должна любить?

Вас, матушка, прежде всего, вас! Но неужели вас огорчило бы то, что я сохранила привязанность к своей первой подруге, к той, которая спасла нас от смертельной опасности? Я не верю этому. Нет, не такую я вас люблю.

Мой друг преувеличил вашу строгость. Ваша доброта сильней вашей гордости. И потом я так вас буду любить! Неужели моя любовь оставит вам время на проявление суровости?

Итак, я стала барышней. Мне прислуживали. Малыш Жан Мари вполне мог сойти за моего пажа. Старая Франсуаза стала моей неизменной компаньонкой. Я уже была не так одинока, как когда-то, но счастливей, чем прежде, не стала.

Мой друг переменился, его манеры стали совершенно иными; он был неизменно холоден, а иногда я замечала, что он печален. Казалось, отныне между нами воздвиглась некая преграда.

Я вам уже говорила, матушка, что добиться объяснения от Анри было невозможным делом. Он хранил свою тайну даже от меня. Скоро я догадалась, что он страдает и ищет утешения в труде. Со всех сторон его умоляли принять заказы. Мы жили в достатке, и даже богато. Мадридские оружейники, можно сказать, пускали работы Синселадора с аукциона.

Герцог Медина-Сидония, фаворит Филиппа V, сказал: «У меня есть три шпаги; эфес у первой из золота, и я подарил бы ее другу; у второй — украшен алмазами, и я подарил бы ее возлюбленной; у третьей же — из черненой стали, но раз он чеканен Синселадором, я не отдам ее даже королю».

Шел месяц за месяцем. Меня охватила грусть. Анри заметил это и выглядел совершенно несчастным.

Окна моей комнаты выходили в огромные сады на задах калье Реаль. Самый большой и самый красивый парк принадлежал старинному дворцу герцога д'Оссуны, который был убит на дуэли придворным королевы господином де Фавасом. После смерти герцога дворец оставался пустым.

Но однажды я обнаружила, что во дворце подняты жалюзи. Пустые залы наполнились роскошной мебелью, на окнах висели драгоценные занавеси. В саду высадили цветы. Во дворце поселился гость.

Я была любопытна, как все затворницы, и захотела узнать его имя. А когда узнала, была потрясена: нового обитателя дворца д'Оссуны звали Филипп Мантуанский, принц Гонзаго.

Гонзаго! Но ведь это имя я видела в списке моего друга Анри. Это было второе имя из вписанных туда во время путешествия и четвертое из невычеркнутых: Фаэнца, Сальданья, Пероль и Гонзаго.

Я подумала, что Анри, несомненно, друг этого вельможи, и даже надеялась увидеть его.

На другой день Анри велел прибить на окнах моей комнаты жалюзи, которых до тех пор там не было.

— Аврора, — сказал он мне, — я прошу вас не показываться людям, которые будут прогуливаться в саду.

Признаюсь вам, матушка, что после такой просьбы мое любопытство только усилилось.

Сведения о принце Гонзаго получить было нетрудно: все только и говорили о нем.

То был один из самых богатых людей во Франции и личный друг регента. Он приехал в Мадрид с каким-то доверительным поручением. Его принимали как посла, и у него был целый двор.

Каждое утро малыш Жан Мари приходил ко мне и рассказывал, о чем говорят в квартале. Принц был красив, у него были прекрасные возлюбленные, он швырял миллионы. Его сопровождали молодые гуляки, они компанией шатались ночами по Мадриду, забирались на балконы, били фонари, высаживали двери и колотили ревнивых покровителей красавиц.