Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

Ей вспомнилась поездка к развалинам замка Келюс. Перед глазами возникла картина ночного боя. Его участники, вчера еще неведомые, сегодня обретали имена.

А ребенок, спавший во время этого ночного боя, ребенок, о котором рассказывала хозяйка кабачка в Тарриде, это Флор.

Но кто же убийца?

— О чем ты думаешь? — спросила донья Крус.

— Об имени Гонзаго, — ответила Аврора.

— Почему?

— Прежде чем ответить, я хотела бы знать, любишь ли ты его?

— Умеренно, — призналась донья Крус. — Я могла бы его полюбить, но он этого не хочет.

Аврора молчала.

— Ну, говори же! — воскликнула бывшая цыганка, нетерпеливо постукивая башмачком по полу.

— Если бы ты его любила… — начала Аврора и смолкла.

— Да говори же, говори!

— Поскольку он твой опекун, муж твоей матери…

— Карамба! — от всей души выругалась так называемая мадемуазель де Невер. — Не знаю, рассказать ли тебе? Я видела свою мать. Я ее очень почитаю, больше того, люблю, потому что она много выстрадала, но при виде ее мое сердце не забилось сильней и руки не раскрылись для объятий. Знаешь, Аврора, — в неподдельном порыве страсти воскликнула она, — мне всегда казалось, что когда находишь свою мать, можно умереть от счастья.

— Мне тоже так кажется, — согласилась Аврора.

— А вот я осталась холодна, совсем холодна. Так что ежели дело касается Гонзаго, ничего не бойся и говори. Можешь не бояться говорить даже о госпоже де Невер.

— Нет, речь только о Гонзаго, — сказала Аврора. — Это, имя в памяти у меня слилось со всеми моими детскими и отроческими страхами. Когда мой друг Анри в первый раз рисковал жизнью, спасая меня, я впервые услышала имя Гонзаго. Еще раз я услыхала его, когда мы подверглись нападению в усадьбе в окрестностях Памплоны. В ту ночь, когда ты пустила в ход чары, чтобы усыпить моих стражей в шатре предводителя цыган, имя Гонзаго прозвучало в третий раз. В Мадриде — опять Гонзаго, в замке Келюс — тоже Гонзаго!

Теперь задумалась донья Крус.

— Дон Луис, твой красавец Синселадор, никогда не говорил тебе, что ты — дочь знатной дамы? — вдруг спросила она.

— Никогда, — ответила Аврора, — и тем не менее я уверена в этом.

— Знаешь, Аврора, — призналась бывшая цыганка, — я не люблю долго думать. У меня в голове множество мыслей, но все они какие-то неясные и не хотят выходить из нее. Я считаю, что тебе куда больше, чем мне, подошло бы стать знатной барышней, но я также считаю, что не стоит ломать себе голову, пытаясь разгадывать всякие тайны. Я — христианка, и тем не менее я сохранила лучшую часть верований своих предков, то есть тех, кто вскормил меня: принимать и времена, и события такими, как они есть, и утешаться словами: «Такова судьба». К примеру, я никак не в силах поверить, будто господин Гонзаго — разбойник с большой дороги и убийца: слишком у него высокое положение для этого. Скажу тебе, что в Италии тьма-тьмущая людей, носящих фамилию Гонзаго, и настоящую и фальшивую. Тот, о котором ты рассказываешь, верней всего, фальшивый Гонзаго. Скажу тебе еще одно: если бы принц Гонзаго был твоим преследователем, дон Луис вряд ли привез бы тебя в Париж, где, как всем известно, находится резиденция принца.

— Тогда почему он окружил меня такими предосторожностями? — поинтересовалась Аврора. — Почему запретил мне выходить и даже подходить к окнам?

— Он что, ревнив? — спросила донья Крус.

— Флор! — укоризненно произнесла Аврора.

Донья Крус сделала пируэт, после чего одарила подругу самой озорной своей улыбкой.

— Принцессой я стану не раньше, чем через два часа, — заметила она, — так что пока могу говорить совершенно откровенно. Да, твой таинственный красавец, твой мэтр Луи, твой Лагардер, твой странствующий рыцарь, твой повелитель, твой идол ревнив. Но, дьявол меня раздери, как говорят при дворе, разве ты не достойна ревности?

— Флор! Флор! — лепетала Аврора.