Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

По-видимому, ему следует ждать самого худшего. Регент протянул ему руку. Гонзаго, вместо того чтобы поднести ее к губам, как делали некоторые придворные, сжал ее в ладонях и без позволения уселся в изголовье кровати. Голова регента все еще покоилась на подушке, глаза были чуть приоткрыты, однако Гонзаго прекрасно видел, что его королевское высочество внимательно за ним наблюдает.

— Ну вот, Филипп, — с подчеркнутой доброжелательностью заговорил регент, — так вот все и выясняется.

Сердце у Гонзаго сжалось, однако вида он не подал.

— Ты был несчастен, а мы об этом ничего не знали! — продолжал регент. — Это по меньшей мере недоверие.

— Это недостаток смелости, ваше высочество, — тихо возразил Гонзаго.

— Я понимаю тебя: ты не хотел выставлять на всеобщее обозрение семейные язвы. Принцесса, если можно так выразиться, уязвлена.

— Ваше высочество хорошо знает силу клеветы, — перебил его Гонзаго.

Регент приподнялся на локте и взглянул в лицо самому старому из своих друзей. По лицу Филиппа Орлеанского, изборожденному преждевременными морщинами, пробежало облачко.

— Жертвой клеветы, — отозвался он, — была моя честь, порядочность, мои семейные привязанности — короче, все, что дорого человеку. Но я не могу понять, почему ты, Филипп, напоминаешь мне о том, что мои друзья пытаются заставить меня забыть.

— Ваше высочество, — опустив голову, отвечал Гонзаго, — благоволите меня извинить. Страдание рождает эгоизм: я думал о себе, а не о вашем королевском высочестве.

— Я прощу тебя, Филипп, если ты поведаешь мне о своих страданиях.

Гонзаго покачал головой и проговорил так тихо, что регент едва его расслышал:

— Ваше высочество, мы с вами привыкли говорить о сердечных делах в шутливом тоне. Я не имею права жаловаться, так как я сообщник, однако есть чувства…

— Ну, полно, полно, Филипп! — перебил принца регент. — Ты любишь свою жену, она красивая и благородная женщина. Порою за бутылкой вина мы можем посмеяться над этим, но мы и над Богом смеемся.

— И мы неправы, ваше высочество, — изменившимся голосом прервал его принц. — Господь мстит!

— Вот как ты повернул! У тебя есть о чем мне рассказать?

— И даже немало, ваше высочество. Этой ночью у меня в доме убиты два человека.

— Держу пари — шевалье де Лагардер! — подскочив на постели, вскричал Филипп Орлеанский. — Ты не прав, если это твоих рук дело, Филипп, честное слово! Ты подтвердил подозрения…

Сон у регента как рукой сняло. Он, сдвинув брови, смотрел на Гонзаго. Тот выпрямился во весь рост. На его красивом лице появилось выражение неописуемой гордости.

— Подозрения! — повторил он, словно не сумел совладать с присущей ему надменностью.

Затем Гонзаго проникновенно добавил:

— Значит, у вашего высочества есть на мой счет подозрения?

— В общем, да, — помолчав, ответил регент, — у меня есть подозрения. Благодаря твоему здесь присутствию они стали более зыбкими, потому что ты смотришь мне в глаза, как честный человек. Попробуй же рассеять их окончательно, я тебя слушаю.

— Благоволит ли ваше высочество сказать мне, в чем заключаются ваши подозрения?

— Среди них есть старые, а есть и недавние.

— Начнем, с позволения вашего высочества, со старых.

— Вдова де Невера была богата, а ты — беден. Невер был нам братом…

— И я не должен был жениться на его вдове?

Регент оперся подбородком о локоть и ничего не ответил.

— Ваше высочество, — продолжал Гонзаго, опустив глаза, — я уже говорил, мы слишком часто над этим шутили, мне трудно говорить с вами о сердечных делах.

— Что ты хочешь сказать? Объясни же!