Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета - Майкл Харрис (2014)

Сионский холм и Силоамский ключ,

Глаголов Божьих область, – я зову

Тебя оттуда в помощь; песнь моя

Отважилась взлететь над Геликоном,

К возвышенным предметам устремясь,

Нетронутым ни в прозе, ни в стихах.

(дальше не помню)[88].

Это припоминание строк стихотворения очень куцее, лоскутное, но оно мое. За более короткое время, чем мне потребовалось для напечатания этих шестнадцати строк, я мог бы получить в Google полный текст из десяти тысяч строк, причем без единой ошибки. Но почему мне нравится иметь эти стихи, пусть и изуродованные, в багаже памяти?

Мне захотелось узнать, зачем наш старый профессор вложил в мою голову эти стихи. Я нашел Даниельсона и пригласил его на чашку кофе. Я узнал его сразу, как только он появился в кафе, но он меня не узнал и подошел к другому человеку, намного моложе, приняв его за меня. (Учителя обычно лучше всего помнят свои первые выпуски, а все остальные студенты сливаются в общую массу, хотя некоторые из них во время учебы были довольно заметны и на многих из них этот профессор произвел неизгладимое впечатление.)

Даниельсон ведет семинар по «Потерянному раю» уже тридцать лет, и каждый раз заставляет своих студентов заучивать вступление к поэме. Оказывается, я один из сотен людей, у которых до сих пор сохранились в памяти обрывки стихов Мильтона. Я спросил профессора, видит ли он разницу между реакцией студентов прежних лет и эры интернета.

– Если бы я это регистрировал… – он улыбнулся. – Думаю, студенты и сегодня могут выучить вступление, но разница в том, что они считают, будто эта способность у них невелика. До них просто не доходит, что в силах сделать что-то подобное, как человеку, который никогда не бегал марафонскую дистанцию, не верится, что он сможет ее пробежать. Но в конце каждого года я слышу одно и то же: студенты говорят, что не хотели учить стихи, а теперь очень рады, что я заставил их это сделать. Думаю, до этого они не делали ничего подобного. Видимо, кроме меня, никто не заставит таких студентов, как вы, учить на память стихи.

– Как вы думаете, какая от этого польза?

– Главное здесь – это идея «формирования», – начал Даниельсон. – Запоминание чего бы то ни было придает уму форму. Заучивание создает новые нейронные пути, не так ли? Вы интернализуете стихи, загружаете их в свой мозг. Вы себя программируете.

Это знаменательно, подумалось мне, что, обосновывая необходимость умственного труда, мы используем такие компьютерные термины, как «загрузка» или «программирование». Я спросил профессора, какова, по его мнению, моральная сторона такого программирования. Если мы программируем мозг, то в конце концов встает вопрос, чем мы его программируем. Даниельсон отвлекся от технологических метафор и перешел к религиозным, которые слышал в детстве и юности от старого пастора:

Есть одна простая, но очень содержательная пословица: посеешь мысль – пожнешь действие, посеешь действие – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу. Я уверен, что заучиванием стихов мы сеем мысль.

Эти слова старого профессора придали толику морализирования работе нейронов (ты представляешь собой то, что ты делаешь). Даниельсон сказал мне, что заучивание – это акт «присвоения заучиваемого превращением его в свою собственность». И он подразумевал это в обоих смыслах: заученное содержание принадлежит выучившему его человеку и, кроме того, становится частью его я. «Заучивание делает содержание частью моего живого опыта, причем делает это совершенно естественным путем».

Именно идея интернализации заученной вещи, ее переваривания, отличает старые представления о памяти от нынешнего интереса к ее экстернализации. Предыдущие поколения опирались на запись и конспектирование, и этот инструмент подкреплял (но не заменял) эффективность хранения информации в мозге.