Иллюзия разобщенности - Саймон Ван Бой (2013)

Шел снег. Они заказали китайской еды. По телевизору должен был начаться хороший фильм. Когда Мартен потянулся за пепельницей, простыня соскользнула с его тела. У него были такие мускулистые ноги. Девушка прижалась к ним щекой. Он рассказывал ей о школе в Западном Голливуде, о самом начале своего пути. Она слушала, а потом созналась, что удивлена, почему Мартен, в отличие от других мужчин из Европы, обрезан.

Он перестал посещать занятия.

Читал, пока все не расплывалось у него перед глазами.

Он стоял снаружи, когда открывалась библиотека, работал до закрытия. Когда директор узнала, чем он занимается, отвела ему место в служебном помещении. Он запрашивал книги, названия которых никто не мог произнести. Каждая фотография была зеркалом.

Семестр подошел к концу, и он поехал домой в Лос-Анджелес.

Родители понимали, что он в конце концов обо всем узнает, но не смогли рассказать ему ничего нового. Его детская одежда была слишком испачкана, чтобы ее хранить.

Мартен ходил с сестрой на пляж, смотрел, как она плавает. Сидел на лестнице и слушал, как его семья смотрит телевизор. Рассекал на машине по трассе среди ночи. Работал в семейном кафе. Они торговали круассанами и фруктовыми пирогами в коробках, перевязанных сине-белой бечевкой.

Однажды днем, развезя доставку, Мартен вернулся и обнаружил, что дверь в магазин заперта, а шторы опущены. Войдя через черный ход, он с удивлением увидел, что в кухне темно. Когда он подошел к прилавку, зажегся свет, и люди, заполнявшие комнату, закричали: «Сюрприз!»

Все нарядились, к стульям были привязаны воздушные шарики. Мартена целовали в щеки и в лоб. Собрались многие покупатели, которых он знал годами, на некоторых мужчинах были кипы. Заиграла музыка, все захлопали.

Мартен растерялся.

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Что-то случилось?

– Мы просто решили, что устроим для тебя что-то вроде праздника совершеннолетия, – сказала мать.

– Такая традиция есть во многих культурах, – добавил отец.

С тех пор историю Мартена рассказывали за всеми обедами в Беверли-Хиллз. Люди приезжали просто повидать его и рассказать свои истории, показать фотографии, убедить его, что он не одинок – что он никогда не будет одинок. Как-то в магазин зашла женщина и встала у прилавка перед Мартеном. Потом принялась кричать: «Сынок! Сынок! Сынок!».

Родители Мартена отвели ее в комнаты и напоили горячим чаем. Потом отец отвез женщину домой, где ее ждала на дорожке сестра.

По воскресеньям дел было больше всего.

Мартен обслуживал покупателей и украшал именинные торты кремом из кондитерского шприца или глазурью. От бесконечного списка имен у него кружилась голова, у каждого был свой тоненький голосок; в каждом билось сердце, билось теперь, в тишине, громче, глубже, непрерывно.

Он словно бы переродился в этой кошмарной истине. Оказалось, что чужие истории все это время были отчасти и его историей. Мысль об этом была невыносима. Люди, прячущиеся в канализации; женщины, рожающие в темноте, сырости и грязи, а потом душащие младенцев, чтобы те не выдали остальных.

Семьи, разорванные, как клочья брошенной по ветру бумаги.

Все они летели ему в лицо.

Мартен решил не возвращаться в колледж, и отец открыл ему тайны муки, воды, жара и времени. Он показал рецепты со старых открыток, записанные бисерным почерком. В глубине магазина иногда пила с его матерью кофе Одри Хепберн. Она смеялась и держала кружку обеими руками. Артур Миллер со своей сестрой Джоан заходили на чай с мадленками. Кафе славилось тем, что уже к трем дня в нем частенько кончался товар, и оно закрывалось.

Мартен был хорошим сыном. Усердно трудился и заботился о родителях. Ему нечего было им прощать. Он так и сказал матери, когда она лежала на смертном одре в 2002-м.

– Моя любовь к тебе, – сказал он, – всегда будет сильнее любой правды.

II