Два капитана - Каверин Вениамин Александрович (2007)

Растрепанная, счастливая Розалия Наумовна вышла из спальни.

– Катя, как вы думаете, что делать с Берточкой? – шепотом спросила она. – Я могу ее пригласить?

– Не знаю.

– Боже мой, вы сердитесь? Но я только хотела узнать…

– Миша, – сказала я громко, – вот Розалия Наумовна просит меня выяснить, может ли она пригласить к столу свою сестру Берту.

– Что за вопрос! Где она? Я сам ее приглашу.

– Вас она испугается, пожалуй.

Он неловко засмеялся.

– Прошу, прошу!

Это был очень веселый ужин. Бедная Розалия Наумовна дрожащими руками готовила бутерброды и ела их с религиозным выражением. Берта шептала что—то над каждым куском – маленькая, седая, с остреньким носиком, с расплывающимся взглядом. Ромашов болтал не умолкая, – болтал и пил.

Вот когда я как следует рассмотрела его!

Мы не виделись несколько лет. Тогда он был довольно толст. В лице, в корпусе, немного откинутом назад, начинала определяться солидность полнеющего человека. Как все очень некрасивые люди, он старался тщательно, даже щегольски одеваться.

Теперь он был тощ и костляв, перетянут новыми скрипящими ремнями, одет и гимнастерку с двумя шпалами на петлицах, – неужели майор? Кости черепа стали видны. В глазах, немигающих, широко открытых, появилось, кажется, что—то новое – усталость?

– Я изменился, да? – спросил он, заметив, что я гляжу на него. – Война перевернула меня. Все стало другим – душа и тело.

Если бы стало все другим, он бы не доложил мне об этом.

– Миша, откуда у вас столько добра? Украли?

Очевидно, он не расслышал последнего слова.

– Кушайте, кушайте! Я достану еще. Здесь все можно достать. Вы просто не знаете.

– В самом деле?

– Да, да. Есть люди.

Не знаю, что он хотел сказать этими словами, но я невольно положила свой бутерброд на тарелку.

– Вы давно в Ленинграде?

– Третий день. Меня перебросили из Москвы в распоряжение начальника Военторга. Я был на Южном фронте. Попал в окружение и вырвался чудом.

Это было правдой, страшной для меня правдой, а я слушала его небрежно, с давно забытым чувством власти над ним.

– Мы отступали к Киеву. Мы не знали, что Киев отрезан, – сказал он. – Мы думали, что немцы черт знает где, а они встретили нас под Христиновкой, в двухстах километрах от фронта. Сущий ад, – добавил он смеясь, – но об этом потом. А сейчас я хотел сказать вам, что видел в Москве Николая Антоныча. Как ни странно, он никуда не поехал.

– В самом деле? – сказала я равнодушно.

Мы помолчали.

– Вы, кажется, собирались поговорить о чем—то, Миша? Тогда пойдемте ко мне.

Он встал и выпрямился. Вздохнул и поправил ремень.

– Да, пройдемте. Вы позволите взять с собой вино?

– Пожалуйста.

– Какое?

– Я не буду пить – какое хотите.

Он взял со стола бутылку, стаканы и, поблагодарив Розалию Наумовну, прошел за мной. Мы уселись – я на диван, он у стола, который был когда—то Сашиным и на котором так и стояли нетронутыми ее кисти в высоком бокале.

– Это длинный рассказ.

Он волновался. Я была спокойна.

– Очень длинный и… Вы курите?

– Нет.

– Многие женщины во время войны, стали курить.

– Да, многие. Меня ждут в госпитале. Вам дается ровно двадцать минут.

– Хорошо, – задумчиво, по слогам сказал Ромашов. – Вы знаете, что в августе я уехал с Ленинградского фронта. Мне не хотелось уезжать, я рассчитывал встретиться с вами. Но приказ есть приказ.

Саня часто повторял эту фразу, и мне неприятно было услышать ее от Ромашова.