Два капитана - Каверин Вениамин Александрович (2007)

– Да, жалко Володю, – сказал он. – Что это был за скромный, благородный мальчик! И прекрасные стихи писал. Вы знаете, доктор тайком посылал их Горькому, и потом у Володи была переписка с Горьким. Одну фразу из письма Горького Володе мы взяли как тему для школьного плаката…

И он показал мне этот плакат: «Едва ли где—нибудь на земле есть дети, которые живут в таких же суровых условиях, как вы, но будущей вашей работой вы сделаете всех детей земли такими же гордыми смельчаками». Над этой действительно великолепной фразой был нарисован Горький, немного похожий на ненца.

Мы сидели в креслах у широкого окна, из которого открывалась панорама новых улиц, бегущих от прибрежья к тайге. Лесозавод дымил, электротележки бегали между штабелями у биржи, а вдалеке, нетронутые, сизые, стояли леса и леса…

Это была минута молчания, когда мы не говорили ни слова, но там, за окном, шел властный немой разговор – разговор, который начался в ту минуту, когда советский человек впервые вступил на забытые берега Енисея.

Я искоса взглянул на Ледкова. Он встал и, прихрамывая, – он был на протезе, – подошел к окну. Волнение пробежало по его суровому солдатскому лицу с умными, между припухших монгольских век, глазами я понял, что и он оценил эту минуту.

– Вы много сделали, – сказал я ему.

– Нет, едва коснулись, это первый шаг, – отвечал он. – До войны нам казалось, что сделано много. А теперь я вижу, что из тысячи задач мы решили две или три.

Прощаясь, я спросил о его давней поездке в ненецкие стойбища, где якобы должны были храниться какие—то предания о людях со шхуны «Св. Мария». Правда ли, что он ездил туда и опрашивал ненцев?

– Как же, ездил. Это стойбище рода Яптунгай.

– И что же?

– Нашел.

Как будто мне было семнадцать лет – так вдруг крепко стукнуло сердце.

– То есть? – спросил я хладнокровно.

– Нашел и записал. Сейчас, пожалуй, не вспомню, где эта запись, – сказал он, окидывая взглядом вертящуюся этажерку с множеством папок и свернутых трубок бумаги. – В общем, примерно так: в прежнее время, когда еще «отец отца жил», в род Яптунгай пришел человек, который назвался матросом со зверобойной шхуны, погибшей во льдах Карского моря. Этот матрос рассказал, что десять человек спаслись и перезимовали на каком—то острове к северу от Таймыра. Потом пошли на землю, но дорогой «очень шибко помирать стали». А он «на одном месте помирать не захотел», вперед пошел. И вот добрался до стойбища Яптунгай.

– А имени его не сохранилось?

– Нет. Он скоро умер. У меня записано: «Пришел, говорил – жить буду. Окончив говорить – умер».

Карта Ненецкого округа с куском Карского моря висела в кабинете Ледкова, я нашел привычный маршрут – к Русским островам, к мысу Стерлегова, к устью Пясины…

– А в каком районе кочует род Яптунгай?

Ледков указал. Но еще прежде, чем он указал, я нашел глазами и точно отметил северную границу района.

– Это был матрос со «Святой Марии».

– Вы думаете?

– А вот сосчитаем. По его словам, со шхуны спаслось десять человек.

– Да, десять.

– Со штурманом Климовым ушло тринадцать. На шхуне осталось двенадцать. Из них двое – механик Тисс и матрос Скачков – погибли в первый год дрейфа. Остается десять. Но дело даже не в этом. Я и прежде мог с точностью до полуградуса указать путь, которым они прошли. Но мне было неясно, удалось ли им добраться до Пясины.

– А теперь?

– Теперь ясно.

И я указал точку – точку, где находились остатки экспедиции капитана Татаринова, если они еще находились где—нибудь на земле…