Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

Здание на Хамфри-стрит выглядит как обычное правительственное здание: цементный квадрат, бюрократический блок. Офис службы социального обеспечения забит посетителями, каждое треснутое пластиковое сиденье занято кем-то, заполняющим анкету. Адиса подводит меня к регистратуре. Сейчас она работает — приходящим кассиром на минималку, — но во время поиска она не раз тут бывала и знает, как здесь все происходит.

— Моей сестре нужно подать заявление на помощь, — говорит она бодрым голосом, но у меня внутри все обрывается.

Секретарь по виду не старше Эдисона. У нее длинные серьги в форме тако.

— Заполните это, — говорит она и протягивает мне анкету на планшетке.

Поскольку сесть негде, мы отходим к стене. Пока Адиса ищет ручку в своей громадной, как пещера, сумке, я поглядываю на женщин, держащих на коленях планшетки и малолетних детей, на мужчин, воняющих перегаром и по`том, на женщину с длинной седой косой, которая держит в руках куклу и напевает что-то себе под нос. Около половины присутствующих — белые: матери, вытирающие носы детям бумажными салфетками, и нервные мужчины, которые барабанят ручкой по колену, читая строчки анкеты. Адиса видит, что я смотрю на них.

— Две трети благосостояния приходится на белых, — говорит она. — Пойди разберись.

Никогда еще я не была так благодарна сестре.

Я заполняю несколько первых пунктов: имя, адрес, количество иждивенцев.

«Доход», — читаю я.

Я начинаю подсчитывать свои заработки за год и собираюсь зачеркнуть нужную сумму.

— Пиши ноль долларов, — говорит Адиса.

— Я получила немного за Уэсли…

— Пиши ноль долларов, — повторяет Адиса. — Я знаю людей, которым отказали в ПЛПП[29] из-за того, что у них были слишком дорогие машины. Будешь дрючить систему, как система дрючит тебя.

Видя, что я не решаюсь это написать, она забирает у меня анкету, заполняет оставшиеся пункты и отдает ее секретарю.

Проходит час. Никого не вызывают.

— Это надолго? — шепотом спрашиваю я у сестры.

— Столько, сколько им захочется заставить тебя ждать, — отвечает Адиса. — Половина этих людей не может устроиться на работу, потому что им приходится торчать здесь в ожидании пособий, вместо того чтобы где-то искать место.

Почти в три часа — после четырех часов ожидания — в дверях наконец показывается сотрудница собеса.

— Руби Джефферсон! — произносит она.

Я встаю.

— Рут.

Девушка смотрит в бумаги.

— Возможно, — уступает она.

Мы с Адисой следуем за ней по коридору и усаживаемся в отгороженной кабинке.

— Я задам вам несколько вопросов, — казенным голосом бормочет она. — Вы еще где-нибудь работаете?

— Это сложно… Меня временно отстранили.

— Что это значит?

— Я медсестра, и мою лицензию приостановили до тех пор, пока не закончится предстоящее судебное разбирательство, — выпаливаю я с такой скоростью, словно слова вылетают из меня под напором.

— Это неважно, — говорит Адиса. — Сейчас я объясню, детка. У нее нет ни работы, ни денег.

Я изумленно смотрю на сестру. Я-то надеялась, что смогу найти с соцработницей общий язык; думала, она поймет, что я не обычный безработный, а представитель среднего класса, попавший в неприятности. Адиса же, наоборот, вдруг заговорила с интонациями обитателей негритянского гетто, отодвигая меня от моей тактики насколько возможно.

Соцработница поправляет очки на носу.

— А деньги на учебу вашего сына?

— План 529[30], — говорю я. — Их можно использовать только на образование.

— Ей нужны лекарства, — прерывает меня Адиса.

Женщина смотрит на меня.

— Сколько вы сейчас платите за медицинскую страховку?

— Тысячу сто в месяц, — отвечаю я, краснея. — Но к следующему месяцу я уже не смогу их платить.

Женщина неопределенно кивает:

— Прекратите эти выплаты. Вы имеете право на Обамакер[31].