Цвет жизни - Джоди Пиколт (2016)

Как только эти слова слетают с губ, у меня становится паршиво на душе, потому что я знаю, что ругаю маму, когда в действительности хочу помучить себя. С юридической точки зрения я все еще знаю, что для Рут самый верный курс — избегать любого упоминания расового вопроса, но морально мне трудно с этим примириться. Что, если я поспешила очистить дело Рут от расового элемента не потому, что наша правовая система не сможет вынести этот груз, а потому, что родилась в семье, в которой шутки о черных были такой же праздничной традицией, как бабушкина фарфоровая посуда и пирожки с мясом? Господи, да моя мама выросла в доме с прислугой типа матери Рут, которая готовила, убирала, водила ее в школу и на детскую площадку, такую как эта.

Мама молчит так долго, что становится ясно: я ее обидела.

— В 1954 году, когда мне было девять лет, суд постановил, что пять чернокожих детей могут ходить в нашу школу. Я помню мальчика в моем классе, который говорил, что под пушистыми волосами они прячут рога. И учителя, который предупредил нас, что они могут попытаться украсть наши деньги на обед. — Она поворачивается ко мне. — Вечером, за день до того, как они должны были появиться в школе, мой папа провел собрание. Дядя Леон тоже был там. Люди говорили о том, как над белыми детьми начнут издеваться, как станет трудно учителям удерживать порядок на уроках, потому что эти черные не знают, как себя вести. Дядя Леон до того разозлился, что у него лицо побагровело и покрылось испариной. Он сказал, что не хочет, чтобы его дочь была подопытным кроликом. Они решили на следующий день устроить пикет возле школы, хотя и знали, что новые ученики будут заходить в школу под присмотром полиции. Мой папа поклялся, что больше не продаст судье Готорну ни одной машины.

Она начинает собирать орехи и кусочки яблока, запаковывает их.

— Битти, наша горничная, тоже была там в тот вечер. Подавала лимонад и пирожные, которые приготовила днем. В середине собрания мне стало скучно, я пошла в кухню и застала ее там. Она плакала. Я никогда раньше не видела Битти в слезах. Она сказала, что ее сын — один из тех пяти, кому разрешили учиться в школе. — Мать качает головой. — Я даже не знала, что у нее есть сын. Битти была с моей семьей еще до того, как я научилась ходить и говорить, и мне просто в голову не приходило, что она может принадлежать еще кому-то, кроме нас.

— И что было дальше? — спрашиваю я.

— Эти дети пришли в школу. Полиция провела их внутрь. Другие дети обзывали их ужасными словами. На одного мальчика плюнули. Я помню, как он со стекающей за белый воротник слюной прошел мимо меня, и я подумала: «Может, это и есть сын Битти?» — Она пожимает плечами. — Потом их стало больше. Они держались вместе, ели обеды и играли на переменках в стороне от всех. Мы тоже держались вместе. Особой десегрегации не получилось.

Мама кивает в сторону Виолетты и ее маленькой подруги, которые посыпают травой свои песочные пироги.

— С твоей точки зрения, Кеннеди, кажется, что нам еще идти и идти. Но с моей… — Она улыбается, глядя на девочек. — Я смотрю на них и удивляюсь, как много уже пройдено.

После Рождества и Нового года я начинаю работать за двоих, потому что Эд отправился с семьей отдыхать на Косумел. Я представляю в суде одного из клиентов Эда, который нарушил запретительный судебный приказ, поэтому решаю заглянуть в список дел к слушанию, чтобы узнать, какого судью назначили на дело Рут. Одним из типичных для адвокатов занятий является выяснение подробностей личной жизни судей: кто их супруги, богаты ли они, ходят ли в церковь по воскресеньям или только по большим праздникам, насколько они умны, любят ли они оперу, выпивают ли с прокурорами в свободное время… Мы собираем эти факты и слухи, как белки орехи на зиму, чтобы потом, увидев, кого ставят на дело, понимать, есть ли у нас шанс на победу.

Когда я вижу имя, сердце мое сжимается.