Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - Пол Мейсон (2015)

На самом деле, в таблице с четырьмя строками, описанной выше, должна была бы быть еще одна строка прибыли, а каждая стоимость должна была бы не сокращаться, а расти, скажем, на 3 % в год, что отражало бы рост ВВП. Но предположим, что вы добавили прибыль и рост. Как только начинает действовать эффект нулевых предельных издержек, огромные прибыли и рост должны были бы компенсировать воздействие бесплатных машин на трудовые издержки. Иными словами, новые промышленные перевороты должны были бы происходить каждые 15 лет, номинальный рост должен был бы быть очень быстрым, а монопольные фирмы должны были бы стать еще больше.

Но этого не происходит.

Капитализм функционировал до тех пор, пока при снижении издержек за счет технологических новшеств в отдельных отраслях капитал мог перемещаться в отрасли с более высокими зарплатами, прибылями и издержками. Капитализм не воспроизводит сам себя в том случае, когда результатом являются нулевые издержки.

Эта упрощенная модель также позволяет нам ясно увидеть, как в обществе с нулевыми производственными издержками экономика быстро фокусируется на энергии и сырье: именно они становятся той отраслью, в которой по-прежнему царит дефицит. Ниже мы исследуем, как моделирование такого исчезновения трудовой стоимости может перейти в разработку стратегий перехода и как в них встраиваются вопросы, связанные с энергией. Пока же обратимся к тому, как может развиваться капитализм для того, чтобы справиться с этими экономическими вызовами.

Как мог бы выглядеть информационный капитализм?

Появление бесплатной информации и бесплатных машин – явление новое. Однако сокращение издержек за счет производства старо, как и сам капитализм. От планомерного падения цен капитализм удерживает создание новых рынков, новых потребностей и увеличение количества социально необходимого рабочего времени, которое используется для их удовлетворения (мода вместо тряпья, телевидение вместо журналов), что, в свою очередь, увеличивает количество рабочего времени, воплощенного в каждой машине, продукте или услуге.

Если бы этот встроенный рефлекс мог работать надлежащим образом, то в условиях информационной революции мы бы получили полноценный информационный капитализм. Однако работал бы он следующим образом.

Ему пришлось бы воспрепятствовать падению цен на информационные товары за счет установления монопольных цен: представьте себе раздутые Apple, Microsoft и Nikon/Canon. Ему пришлось бы максимизировать присвоение внешних эффектов корпорациями. Всякое взаимодействие – между производителем и потребителем, между потребителями, между друзьями – должно было бы иметь свою стоимость (с точки зрения трудовой теории наша нерабочая деятельность должна преобразовываться в бесплатную работу в пользу корпораций). Цветущий информационный капитализм, возможно, пытался бы искусственно поддерживать высокие цены на энергию и физическое сырье посредством накопления запасов и других видов монополистического поведения, вследствие чего издержки на них приводили бы к повышению среднего рабочего времени, необходимого для воспроизводства труда. И самое главное ему пришлось бы создавать новые рынки за рамками производства, т. е. в сфере услуг. На протяжении 250 лет истории капитализма рыночные силы проникали в отрасли, где прежде их не было. Информационный капитализм должен был бы довести этот процесс до конца и создать новые формы межличностных микроуслуг, оплачиваемых микроплатежами, прежде всего, в частном секторе.

И наконец, чтобы достичь успеха, информационный капитализм должен был бы найти работу для миллионов людей, чьи рабочие места были автоматизированы. Их нельзя было бы заменить множеством низкооплачиваемых рабочих мест, поскольку традиционный механизм выхода из кризиса предполагает, что трудовые издержки растут. Человеческая жизнь должна усложняться и требовать бóльших, а не меньших трудовых издержек, как это было в четырех восходящих фазах, описанных теорией длинных циклов.