Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - Пол Мейсон (2015)

Теоретикам упадка рабочего класса не повезло. Дэниел Белл стал неоконсерватором. Маркузе, Миллс и Горц ратовали за «новую левую философию», основанную на борьбе угнетаемых групп, а не рабочих. Вот то, к чему мы пришли – и то лишь после двух десятилетий, на протяжении которых этот новый рабочий класс бросал вызов теоретикам упадка, устраивая восстания, которые поставили целые регионы развитого мира на грань хаоса.

Мы, активисты середины 1970-х и 1980-х годов, смеялись над теми, кто заявлял, будто старые формы борьбы рабочего класса отмерли, но именно они сумели заглянуть в будущее.

Горячее десятилетие (1967–1976)

В 1967–1976 годах западный капитализм погрузился в кризис, а стихийные забастовки достигли беспрецедентных масштабов. Несмотря на машины, телевизоры, ипотеки и дорогую одежду, рабочие вышли на улицу. Социал-демократические партии полевели, а революционные группы пустили корни на фабриках, завербовав тысячи новых сторонников.

У тех, кто находился у власти, были серьезные опасения относительно рабочей революции: прежде всего, во Франции и в Италии, но также и – в самых страшных кошмарах – в Великобритании и в «черных» городах США. Мы знаем, чем это закончилось – поражением и атомизацией, – но для того, чтобы ответить на вопрос «почему?», я хочу начать с рассказа о моем собственном опыте.

В 1980 году Федерация профсоюзов Великобритании опубликовала книгу архивных фотографий[290]. Когда я принес ее домой и показал бабушке, одна фотография ее словно заворожила и физически потрясла. На ней была изображена обнаженная девушка в жестяной ванне; снимок был сделан до 1914 года. «Не надо мне про это рассказывать, – сказала она. – Я пережила три месяца забастовки 26-го года и вышла замуж во время забастовки 21-го года». Она никогда не делилась воспоминаниями об этих двух крупных забастовках горняков и никогда не говорила о них с моим отцом. Жестяная ванна вызвала в ее памяти воспоминания о бедности; бедность вызывала воспоминания о 1926 годе, когда девятидневная всеобщая стачка вылилась в трехмесячную забастовку горняков, во время которой, как она теперь призналась, она голодала.

Весь период до 1939 года был для нее запечатанной коробкой: бесконечные лишения, унижения, насилие, мертворожденные дети, долги и две гигантские стачки, которые она пыталась забыть. Это была не просто подавленная травма. Пока мы вместе листали снимки голодных маршей, баррикад и оккупированных угольных шахт, я убедился в том, что ее эти изображения потрясали больше, чем меня.

Родившись в 1899 году, она пережила две мировые войны, Депрессию и апогей «общей пролетарской жизни», о которой писал Хобсбаум. Но помимо ее собственных воспоминаний, у нее не было ни общего представления о событиях, ни понимания их значения. И тем не менее у нее была навязчивая привязанность к бунтовской идеологии. Классовое сознание моей бабушки сформировалось только на основе собственного опыта – через разговоры и наблюдения. Споры в пивной, лозунги, нацарапанные мелом на стене, участие в действиях. Рабочие пригороды были настолько отделены от мира, в которых писались газеты или готовились радионовости, что буржуазная идеология их едва затронула.

Логика и детали были важны для практических вещей: как подрезать розы, как обучать щенят, как собирать мины (этому, когда мне было пять лет она научила и меня, использовав мину, украденную с фабрики, на которой она работала во время войны). Но классовое сознание было безотчетным и не поддавалось логике. Оно проявлялось через слова, песни, вздохи, язык тела и постоянные незначительные жесты солидарности.