Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - Пол Мейсон (2015)

Совокупный эффект этих изменений состоял в том, что с момента окончания войны и до конца 1960-х годов, как сетовал Алькуати, борьба рабочих «всегда была частью системы. Всегда раздробленной и всегда слепой»[287]. Горц мрачно говорил, что послевоенные рабочие места «никогда не создадут ту культуру рабочего класса, которая, вместе с гуманизмом труда, представляла собой великую утопию социалистических и профсоюзных движений вплоть до 1920-х годов»[288].

Поразительно, сколько теоретиков «упадка рабочего класса» лично участвовали в движении в период его предвоенного расцвета. Маркузе был избран в солдатский совет Берлина в 1919 году. Хобсбаум вступил в молодежную организацию Коммунистической партии Германии в 1932 году. Белл присоединился к «Молодым социалистам» в нью-йоркских трущобах в том же году. Горц стал свидетелем восстания рабочих в Вене. Их разочарование стало результатом эмпирических знаний, полученных в течение многих лет.

Оглядываясь назад, мы можем четче увидеть перемены, на которые они реагировали.

Во-первых, рабочий класс увеличился количественно. Многие служащие занимались откровенно черной офисной работой, получали более низкую зарплату по сравнению с рабочими, занятыми на производстве, и были подчинены бессмысленной дисциплине и рутине. Белые воротнички в конечном счете остались рабочими. Степень их отчуждения хорошо передают романы 1950-х годов: Билли Лжец – клерк в похоронном бюро; Джо Лэмптон из «Пути наверх» – бухгалтер в местном совете.

Далее, стратификация изменила сознание этого расширенного рабочего класса. Белые воротнички, даже те из них, кто состоит в профсоюзах или чувствует себя отчужденным, не думают и не действуют так, как производственные рабочие. А у молодых производственных рабочих, испытывавших все большее отчуждение от труда и от связанной с ним культуры, также сформировалась иная разновидность бунтарского создания, прекрасно отраженная в другом популярном романе 1950-х годов – «В субботу вечером, в воскресенье утром».

Доступ к потребительским товарам не снизил воинственность рабочих. Это материальное изменение полностью контролировалось в рамках культуры рабочего класса. Зато автоматизация вызвала долговременные психологические изменения. Если работа казалась «абсурдной, смешной и скучной» рабочим Fiat, которых Алькуати опрашивал в начале 1960-х годов, то у этого была более глубокая причина. В те времена уровень автоматизации был невысок, но достаточен для того, чтобы показать, как работа будет выглядеть в будущем. Хотя до современной фабрики, управляемой компьютерами, оставались еще десятилетия, а до роботизации еще больше, рабочие понимали, что эти вещи перестали быть научной фантастикой, превратившись в вероятные сценарии будущего. Однажды должно было наступить время, когда ручной труд окажется не нужен.

Подспудно изменился и смысл самого понятия «рабочий». По мнению Горца, в 1950-е годы молодых рабочих объединяло отчуждение от труда: «Вкратце, для массы рабочих главной утопией является не власть рабочих, а возможность перестать быть рабочими; акцент делается не столько на освобождении в рамках работы, сколько на освобождении от работы»[289].

Когда в конце 1960-х годов начался кризис, стачки устраивались численно увеличившимся пролетариатом, занятым в сфере услуг, но почти никогда не достигали такого накала, чтобы речь шла о полном закрытии фабрик, портов и шахт. Когда это все же происходило, такие забастовки перерастали в противостояние с государством, которое большинство работников сферы обслуживания не были готовы доводить до логического завершения.