Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - Пол Мейсон (2015)

Костас Лапавитсас, профессор экономики в Школе восточных и африканских исследований Лондонского университета, называет это «финансовой экспроприацией» – она оказала глубокое воздействие на представления рабочего класса о самом себе[305]. Для многих рабочих их первичные физические и идеологические отношения с капиталом осуществляются скорее посредством потребления и займов, чем посредством работы.

Это по-новому освещает долговременную тенденцию капитализма, сформировавшегося после 1989 года, к размыванию границ между трудом и досугом. В некоторых отраслях (причем не все из них относятся к высокоприбыльным) все чаще приходится делать выбор между достижением целей проекта и тем, что сотрудники уделяют время личным делам на работе (электронная торговля, социальные сети, общение). В итоге сотрудник должен отвечать на рабочие письма дома, работать во время путешествий, быть готовым работать во внеурочные часы, чтобы выполнить поставленные задачи.

В работе, сосредоточенной в высокой степени на информации, особенно при наличии «умных» мобильных устройств, труд и досуг смешиваются друг с другом. В течение относительно короткого периода это привело к ослаблению связей между зарплатами и рабочим временем. Ведь если вы высококвалифицированный работник, вам платят за то, что вы есть, за то, что вы делитесь идеями со своей фирмой и достигаете целей.

Параллельно с этим изменилась география жизни рабочего класса. Долгие поездки из пригородов, культура которых особо не связана с работой, стали нормой. Такие перемещения изначально требовали от людей, чтобы они активно создавали заново физическую общность посредством нетрудовых организаций: спортзала, детского сада, кегельбанов и т. д. С появлением информационных технологий часть деятельности по созданию общности переместилась в интернет, что еще больше усугубило физическую изоляцию. В результате прежняя солидарность, в рамках которой связи на рабочем месте укреплялись благодаря социально сплоченной общности, теперь возникает намного реже, чем когда-либо еще на всем протяжении истории капитализма.

Молодым трудящимся, занятым на временных работах, важнее соседи в городе; они кучкуются в центре города, предпочитая жить в намного меньшем пространстве, зато быть физически ближе к сети контактов, необходимой для нахождения партнеров, случайной работы и развлечений. Их борьба вроде волнений в районе Эксархия в Афинах или студенческий бунт в Лондоне в 2010 году, как правило, фокусируется в физическом пространстве.

Социологи, пытавшиеся понять эти качественные изменения в трудовой жизни, сначала сосредоточились на пространстве. Барри Уэллман зафиксировал переход от общностей, в основе которых лежат коллективы, к физическим, а затем и цифровым сетям. То, что получилось, он называл «сетевым индивидуализмом»[306] и напрямую связал его с большей гибкостью в отношении работы. В свою очередь, профессор Лондонской школы экономики Ричард Сеннетт начал исследовать новые черты высокотехнологичной рабочей силы[307]. Он обнаружил, что раз работа поощряет отчужденность и поверхностную уступчивость и в ней отдается предпочтение приспособляемости ценностей перед квалификацией и неформальному общению перед преданностью, то это создает новый тип рабочего, который сосредоточен на краткосрочной перспективе и в жизни, и на работе и у которого нет привязанности к иерархии и структурам как на работе, так и в протестной деятельности.

И Сеннетт, и Уэллман отмечали склонность людей, приспособившихся к такому неформальному образу жизни, к развитию множества идентичностей как в реальной жизни, так и в интернете. Сеннетт пишет: «Условия времени при новом капитализме создали конфликт между характером и опытом, опытом расчлененного времени, который ставит под угрозу способность людей превращать свою личность в устойчивые нарративы»[308].